Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте
Насколько сильно гитлеровская идеология была направлена именно против Советского Союза и коммунизма, стало возможным судить на основании двух нижеследующих примеров еще более однозначно, нежели только по высказываниям, произнесенным Гитлером вскоре вступления во власть. В своей речи о промышленниках в Дюссельдорфе 27 января 1932 года, исходя из фактического господства белой расы во всем мире и указывая на ее наследственно обусловленное превосходство, которое, стало быть, является правом, но правом ущемленным. Гитлер утверждал, что возникло мировоззрение, противодействующее этому праву, уже завоевавшее одно из государств и использующее его как свой оплот, что может привести к крушению всего мира, если оно не будет своевременно уничтожено: "Через триста лет, если это движение получит дальнейшее развитие, в Ленине будут видеть не только революционера 1917 года, а основателя нового мирового учения, и возможно ему будут поклоняться так же, как теперь поклоняются Будде". Очевидно, что Гитлер не относится с презрением к этому "гигантскому явлению", он решительно полемизирует с теми предпринимателями, которые считали невозможной всеохватывающую индустриализацию России. Напротив, он совершенно открыто понимает здесь самого себя как Анти-Ленина, как единственного человека, который способен остановить это развитие, что принципиально согласуется с мнением Троцкого, назвавшего его "Обер-Врангелем мировой буржуазии". 10 Однако в его глазах все то, что Троцкий считал прогрессом и эмансипацией, представлялось упадком человечества и декадансом, ибо индустриализация России и предположительное распространение большевизма в Азии могло основываться лишь на использовании западных достижений и означало безоглядное снижение жизненного стандарта русского или азиатского населения. Правда, и западному миру Гитлер отказывается приписывать заслуги в улучшении жизни азиатских и других народов; он, не смущаясь, провозглашает себя поборником дела западного или европейского эгоизма, который означает не что иное, как природосообразное господство более высокой и культивированной части человечества над более низкой и варварской. Однако являются ли эти идеи признанием в реакционейшем империализме или же здесь ведется речь о гипертрофии изначально верного понимания, во всяком случае, Гитлер утверждает, что человек не может предпринять ничего более великого, чем то, чтобы в рамках всеобъемлющего всемирно-исторического процесса стать на службу великого дела и играть в нем решающую роль. Поэтому всякое понимание будет недостаточным, если оно расценивает Гитлера как тривиального немецкого националиста. Простой националист определенно не высказывался бы в том смысле, как это делал Гитлер в декабре 1932, поправлявший полковника фон Райхенау, который рассматривал советскую дипломатию как неспособную вести переговоры и заключать договоры, ибо договоры могли заключаться лишь между контрагентами равного мировоззренческого уровня.
Поэтому разнообразные отношения с Францией и Англией, Италией и США, Польшей и Ватиканом, в рамках которых Гитлер действовал в качестве государственного лица, носили второстепенный характер, имели своей целью лишь отвратить актуальные опасности, в то время как основное значение придавалось отношениям с историческим мировым противником, хотя они и не должны были иметь дипломатического характера. Но и Советскому Союзу стало ясно, что всемирно-политическая ситуация полностью изменилась, ибо в Европе появилось второе и – враждебно настроенное к первому – идеологическое государство, сравнимое по своей потенциальной мощи. Правда, дипломаты обеих сторон пытались успокоить друг друга, однако уже речь Гитлера от второго марта вызвала резкий протест, а потом повлекла цепь инцидентов, в которых советские торговые представительства и особенно широкая сеть заправочных станций "Derop" стали объектами нападений со стороны СА и СС, – иногда с применением насилия. Гитлер, правда, едва ли выражался более жестко, чем советские политики, которые регулярно разоблачали капиталистические отношения12, и даже советские дипломаты не могли завуалировать то обстоятельство, что служащие "Derop" часто являлись коммунистами. Отношения, однако, ухудшались стремительно, сотрудничество между Рейхсвером и Красной Армией подошло к завершению, Карл Радек в Правде неожиданно очень решительно выступил против ревизионизма как опасности для мира, а французы весьма удачно использовали свои возможности.
Конечно, не было недостатка и в проявлениях противоположной тенденции: после второго марта Гитлер избегал резких публичных заявлений, он даже принял посла Хинчука для разговора, в ходе которого заявил, будто готов ратифицировать протокол о продлении Берлинского Договора, который был парафирован, но еще не получил правовой силы. По сообщениям немецкого посла в Москве Герберта фон Дирксена от 15 мая, и в противоположном стане тоже наблюдались различные тенденции: Красная Армия и примыкавшие к ней политики, как и прежде, были дружественно и позитивно настроены по отношению к Германии, в то время как в более интеллектуальных кругах советских политиков сказывались "озлобленные и ожесточенные настроения по отношению к Германии". " Однако своеобразные и особенные отношения между Германией и Россией, которые основывались на общем для них ревизионизме, неотвратимо приближались к своему концу, и четырнадцатого августа Дирксен даже пишет о "все усиливающемся опасении и даже страхе перед возможными последствиями победы национал-социалистов в Германии для большевизма и мировой революции", о "доходящем до истерии недоверии в отношении того, не будет ли Германия после национальной революции, -вопреки всем официальным заверениям, – преследовать коварные планы по отношению к Советскому Союзу (отторжение Украины)"."
Итак, хотя мотивы Советского Союза радикально отличались от французских, тем не менее обе державы, очевидно, все больше сближались в своих позициях, в то время как Германия после своего выхода из "Лиги наций" оказалась в почти полной изоляции. Поскольку в январе 1934 года Гитлер заключил Пакт о ненападении с Польшей, которая еще весной 1933 года проигрывала сценарии проведения превентивной войны, и тем самым доказал, что он крепко сидит в седле и что на вершине идеологического государства могли приниматься решения, которые в период
Веймарской республики тотчас бы привели к падению правительства, ибо, – как представлялось, – они признавали существующие восточные границы. К таким действиям Гитлера, вероятно, побуждала его симпатия к маршалу Пилсудскому, которая основывалась на общем для них антибольшевизме. Гитлер не был политиком с идеологическими убеждениями, каковыми были Штреземан и Брюнинг, но являлся идеологом с политической волей и тактической гибкостью, и уже в начале 1934 года во всех вопросах большой политики лишь его решения стали определяющими.
В то же самое время СССР еще более радикально изменяет свой внешнеполитический курс. В течении пятнадцати лет само его существование питалось обвинениями против империалистов, Версальского Договора и капитализма вообще, в качестве главных представителей которого рассматривались Франция,
