Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

скрывал своей неприязни к русским эмигрантам, которые в его глазах оказались несостоятельными. Однако нет никаких сомнений в том, что он был прекрасно осведомлен о самых важнейших событиях, и это становится ясно из случайных помет, например, из таких (относящихся к более позднему моменту), в которых он пишет о том, что в 1918 г. в Киеве украинцы убили лучшего друга украинского народа фельдмаршала Эйхгорна. 24 Таким образом, когда он говорил о войне на уничтожение, речь шла об уничтожении определенной идеологии и ее передовых бойцов, а такой замысел прекрасно понимали все участники гражданской войны. В той же самой связи надо рассматривать и "приказ о комиссарах", который, вне всякого сомнения, был "нечеловеческим" и "нарушающим нормы международного права", но который исходил из предпосылки, общей для обеих сторон, участвующих в гражданской войне: сам противник наверняка будет предпринимать преступные и противоречащие этим нормам действия. Поэтому в "директивах" от 8 июня говорится: "В борьбе против большевизма нельзя рассчитывать на то, что поведение врага будет соотноситься с основными принципами человечности или нормами международного права. Особенно следует ожидать того, что всевозможные политические комиссары, будучи подлинными носителями духа сопротивления, станут относиться к нашим военнопленным с бесчеловечной ненавистью и жестокостью". 25 Поэтому политических комиссаров нельзя воспринимать как солдат и "после проведенного отбора их следует убивать".

Если рассматривать этот приказ в контексте мировоззренчески мотивированной войны, тогда он является не "преступным", а вполне логичным. Преступление лежит гораздо глубже, а именно в развязывании такой войны без настоятельных причин. В этом смысле снова должен возникнуть вопрос, была ли эта война превентивной или представляла собой неизбежный решительный бой. Однако в любом случае упомянутый приказ был безрассудным, так как немецкое руководство не отдавало себе отчета в том, что тем временем советское правительство сделало еще один шаг, оставляющий позади реалии и чувства, характерные для гражданской войны. Всех членов Красной Армии, попавших в плен, оно стало рассматривать как дезертиров, за трусость и предательство которых должны были ответить члены их семей.26 Таким образом, в глазах своего собственного правительства попавшие в плен комиссары были преступниками, достойными смерти, и, позволив их "убивать", Гитлер стал пособником Сталина. На самом деле этот приказ широко не применялся, в 1942 г. был отменен и позднее бывшие политические комиссары причислялись к самым тесным сотрудникам Власова.

Однако если война против Советского Союза основывалась на эмоциях, которые были эмоциями русской гражданской войны, а также той борьбы, которую в Веймарской республике вели между собой коммунисты и национал-социалисты, тогда она не могла быть просто кампанией отмщения или только "оборонительной войной западных стран", хотя приказ об уничтожении комиссаров, с одной стороны, и заявления министерства иностранных дел, с другой, подсказывали именно такое ее истолкование. Независимо от воли ее зачинщиков она в то же время должна была представлять собой освободительную войну, и значительная часть населения так ее и воспринимала, если, конечно, в силу коллективизации, большой чистки и депортации из Восточной Польши и балтийских стран не оказывался верным тезис партийного руководства о моральном и политическом единстве советского народа. Несмотря на то, что целый ряд войсковых частей Красной Армии сражался очень мужественно и даже с тем фанатизмом, который был глубоко чужд немцам и нередко побуждал последних защитников какого-либо укрепления прибегать к совместному самоубийству, уже в первые недели войны сотни тысяч сдались в плен, во всех городах и деревнях Литвы и Латвии немецкие войска принимали с ликованием, на Украине почти повсеместно их встречали хлебом и солью и уже до их вступления в г. Львов там было сформировано временное правительство, которое, очевидно, было готово к полному сотрудничеству с Германией. Правда, даже здесь освобождение и месть тесно переплетались между собой. Так, например, в том же Львове и других местах войска НКВД жестоко расправились со всеми, кто находился в тюрьмах и даже с некоторыми немецкими летчиками, попавшими им в руки, а население Украины жестоко мстило тем, кого оно считало зачинщиками, так что казалось, будто наступает время новых еврейских погромов. Однако можно было ожидать, что немецкий вермахт положит конец таким стихийным акциям и что речь пойдет не столько о мести, сколько об освобождении. Во всяком случае на это была настроена пропаганда вермахта, руководившаяся отделом "Wpr" в штабе армии и на миллионах листовок и плакатов представлявшая Адольфа Гитлера как освободителя всех доныне угнетенных.

Между тем никто так наглядно, как Сталин, не доказал, сколь плодородной оказалась почва, на которую пала эта пропаганда. 3-го июля во второй раз в жизни он обратился к народу по радио и впервые назвал своих слушателей "братьями и сестрами", а также "товарищами". Прежде всего он, конечно же, заклеймил "нарушение слова" и "нападение" со стороны немцев и заверил, что отборные дивизии врага и лучшие подразделения его военно-воздушных сил уже разбиты. Теперь Германия снова стала для него "фашистской", а Гитлера и Риббентропа он назвал "чудовищами и людоедами". Тем не менее он не оставил никакого сомнения в том, что "над родиной нависла серьезная опасность". Он тоже прибегнул к эмоциям и понятиям гражданской войны, когда заявил, что враг стремится к тому, чтобы восстановить власть помещиков, вернуть царизм, лишить свободные народы Советского Союза их государственной самостоятельности и сделать их "рабами немецких князей и баронов". Даже выражение "народная отечественная война" можно было свести к обороту, в свое время употребленному Лениным. Новым было то, что Сталин с "чувством благодарности" воспринял историческую речь Черчилля от 22 июня и соответствующую декларацию правительства Соединенных Штатов, которое заявило о своей готовности предоставить помощь советскому народу после того как Гитлер был разоблачен "в глазах всего мира как кровожадный агрессор". Однако примечательнее всего было то, что он довольно жестко заговорил о "нытиках и трусах, паникерах и дезертирах" и во второй раз – о "дезорганизаторах тыла, дезертирах, паникерах, распространителях слухов, шпионах и диверсантах" и призвал к "поддержке фельдъегерского батальона". Вряд ли можно сомневаться в том, что он полагался не на бесспорную преданность всего советского народа, а на тот метод, который позднее описал Черчиллю так: в Советском Союзе каждый – герой, потому что каждый знает, что, для того, чтобы выжить, надо бросаться на врага, а если отступишь, значит умрешь. Тем не менее он настолько рассчитывал на широкую поддержку, что провозгласил тактику выжженной земли и призвал к "разжиганию партизанской войны". Однако Адольф Гитлер, по-видимому, не заметил, что этой речью Сталин показал, сколь зыбкой была та почва, на которой он стоял, и как много оказалось людей, не