Когда разум против тела. О самых загадочных неврологических расстройствах, когда-либо поражавших человеческое тело - Сюзанна О'Салливан
Суть здесь не в том, чтобы сказать, что в одной культуре сложилась лучшая система решения проблем в сфере психического здоровья, чем в другой, а в том, чтобы сказать, что нет единственно верного пути и поэтому одному сообществу не следует думать, будто оно знает, что правильно для другого. Или, если уж на то пошло, неправильно, когда один человек навязывает свой путь другому. Описывая культурные различия в подходе к горю, Лоуренс Кирмайер приводит пример из латышской культуры, в котором скорбящему человеку советуют «похоронить свои страдания под камнем и переступить через него с песней». Австралийские аборигены чувствуют глубокую связь с землей. Они не могут быть здоровыми, если земля больна. Западная медицина не учитывает точку зрения латышей или австралийцев. Она может помочь нам, а возможно, и нет, но не следует считать, что она подходит для всех.
Современная официальная медицина сильна и неизменно стремится навязать другим свои теоретические воззрения и практические подходы.
Доказательства того, что проблема носит медицинский, а не ситуационный характер, часто основываются на том факте, что лекарства улучшают состояние. Итак, если антидепрессанты помогают вам чувствовать себя лучше, подтверждает ли это, что у вас депрессия? Если риталин повышает концентрацию внимания, является ли это свидетельством СДВГ? Тот факт, что человек может оптимизировать свои способности с помощью лекарств, не свидетельствует о болезни. Если бы это было так, спортсмены, которые принимают препараты, повышающие выносливость, могли бы использовать это как доказательство того, что у них есть медицинское расстройство, которое ограничивает их. Наука предлагает нам возможность осмыслить неудачу, потерю, горе и печаль из-за болезней, и многие из нас принимают это предложение.
Мы соглашаемся лечиться от плохого настроения или личных недостатков, потому что медицинский диагноз помогает нам избежать мысли о том, что у нас просто отсутствуют характеристики, которые ценятся нашей культурой.
Но, возможно, лучше было бы оказать более существенную поддержку людям, чтобы они могли переоценить свою ситуацию без необходимости официального медицинского диагноза.
Мозг ненавидит хаос и успокаивается, получая ответы. Медицинский диагноз, который кажется подходящим – чем научнее он звучит, тем лучше, – в значительной степени облегчает жизненные страдания. Я не говорю, что это обязательно неправильно. Если такой подход помогает человеку чувствовать себя лучше и двигаться вперед, то он правильный, и я поддерживаю его. Я возражаю против западных формулировок не больше, чем против верований мискито и вапишана. Ни медикализация, ни духовность не являются методами преодоления, которые я выбираю для себя. Как врача меня интересует только то, что помогает человеку чувствовать себя лучше. Но выбор нужно делать с учетом всей имеющейся информации. Медицинское учреждение никогда не должно навязывать человеку медицинский маршрут, так же как церковь не должна навязывать нам веру. Если медицинское учреждение пропагандирует научное превосходство и определенность при любом виде диагноза, то это исключает осознанный выбор.
Однако больше всего я беспокоюсь о будущих поколениях. Взрослые могут обратиться к врачу и самостоятельно найти подходящие ярлыки. Они могут сохранить или отвергнуть их в зависимости от того, какое влияние те оказывают на качество жизни. Но наши дети рискуют полностью оказаться во власти недавно расширенных и созданных диагностических категорий, которые пытаются объяснить их слабости с помощью расстройств обучения и социализации, а также физических заболеваний. Эти ярлыки предлагаются с неискренней уверенностью. Вследствие чрезмерной медикализации диагнозы, которые мы ставим детям, ненадежны, но родители думают, что все наоборот. Кто знает, как эти ярлыки повлияют на детей психологически и практически, когда те станут старше? Дуэнде приходит и уходит, но такие диагнозы, как аутизм, СДВГ, депрессия и другие, остаются навсегда.
Эпилог
Общество – совокупность индивидов, живущих вместе.
В 2018 году синдром отстраненности проник на Науру, остров в Тихом океане. В то время он служил изолятором для беженцев, ищущих убежища в Австралии. В соответствии со спецификой биопсихосоциальных расстройств симптомы синдрома отстраненности изменились, когда он пробрался на другой континент. Здесь дети отказывались есть. Сначала у них проявлялись все признаки выраженной депрессии и отчаяния, а потом дети переставали двигаться. Шведские дети погружались в вялый, апатичный мир – они были пассивны, но состояние детей на Науру было активным криком о помощи. Одна девочка подожгла себя. Дети умоляли о смерти. Состояние здоровья изменилось, чтобы удовлетворить более насущную, неотложную потребность.
Науру – крошечный остров. Его природные ресурсы давным-давно исчерпаны в результате добычи полезных ископаемых, а морская жизнь уничтожена загрязнением. Интернированные дети не имели возможности двигаться дальше и не представляли, что их ждет в будущем. Их островной дом больше походил на тюрьму с охраной. Их шансы попасть в Австралию стремились к нулю. Можно было бы отправить их обратно в страну, из которой они прибыли, или предложить им убежище где-нибудь далеко. Каким бы ужасным ни казалось положение шведских детей, в Науру ситуация была намного, намного хуже. К 2018 году синдром отстраненности широко освещался в мировой прессе, поэтому не стоит удивляться, что он преодолел полмира и распространился на похожую группу детей. А в 2019 году он перекинулся на лагеря беженцев на греческом острове Лесбос.
Возникает вопрос, что можно сделать для предотвращения будущих случаев синдрома отстраненности и как следует лечить тех, кто уже находится в коме или кататоническом состоянии? Когда я посещала Нолу, Хелан, Флору и Кезию, они неподвижно лежали у себя дома, не получая активной медицинской помощи. Если это медицинская проблема, то, безусловно, дети должны находиться в больнице или по крайней мере проходить интенсивное лечение дома. Если бы они родились в Европе – если бы они не были беженцами, – общество дало бы им гораздо больше.
Или вопрос заключается в том, является ли их проблема медицинской? Если это социокультурный феномен, то, возможно, вполне допустимо, чтобы дети ждали дома, в то время как люди вроде доктора Олссен призывают к более определенному решению. Если бы детей госпитализировали и лечили индивидуально, у них мог бы быть шанс на выздоровление, но как это повлияло бы на саму социальную проблему, которая породила расстройство? Марио, мой новый друг мискито, предположил, что расстройства, подобные гриси сикнис, делают сильными девушек, которые в остальном были слабыми. Я начала рассматривать синдром отстраненности как язык страдания, который громче слов. Если избавить детей от симптомов синдрома
