Дальнее чтение - Франко Моретти

227

Надеюсь, понятно, что я обращаю внимание на потребление, моду и отсутствие концентрации не для того, чтобы умалить роль капитализма в истории литературы, а чтобы выделить именно те его аспекты, которые сыграли непосредственную роль в подъеме романа. Не подлежит сомнению, что экспансия капитализма сама по себе создала важные предварительные условия: больше образованного населения; больше располагаемого дохода и свободного времени (у некоторых). Но поскольку на протяжении XVIII в. количество новых наименований романов возрастало в 4 раза быстрее, чем количество печатной продукции вообще (даже принимая во внимание огромное число памфлетов в конце века; см.: James Raven, The Business of Books: Booksellers and the English Book Trade 1450–1850, New Haven, CT 2007, p. 8), необходимо объяснить эту разницу в темпах роста: и необычное разрастание потребительской ментальности, воплощенной в отсутствии концентрации и моде (которые, кажется, имели заметно меньше влияния на драму, поэзию и большинство других типов культурной продукции), представляется наилучшим объяснением, которое нам пока что удалось найти. Важная роль, которую сыграло потребление в истории романа, в свою очередь, объясняется тем, что начали исчезать опасения насчет чтения ради удовольствия, в соответствии с идеей Констана о свободе людей нового времени как «радости, вызываемой безопасностью и личным удовольствием» (Benjamin Constant, Political Writings, Cambridge 2007, p. 317). Кстати сказать, удовольствие – это еще одно слепое пятно в теории романа: хотя нам более или менее «известно», что роман с самого начала был формой «легкого чтения» (Thomas Hägg, ‘Orality, Literacy, and the “Readership” of the Early Greek Novel’, in R. Eriksen, ed., Contexts of Pre-Novel Narrative, Berlin/New York 1994, p. 51), мы до сих пор в наших работах не делаем различия между чтением ради удовольствия и чтением «для серьезных целей – религиозных, экономических или социальных» (J. Paul Hunter, Before Novels: The Cultural Contexts of Eighteenth Century English Fiction, New York/London 1990, p. 84: один из немногих примеров интересного подхода к этой проблеме). Это еще один случай, когда исторические исследования продвинулись намного дальше, чем теоретизирование: например, резкий рост античных романов был бы невозможен без поворота в сторону популярных, несложных, а иногда даже вульгарных форм письма.

228

Fergus, Provincial Readers, pp. 108–116, 117.

229

Rolston, Traditional Chinese Fiction, p. 126.

230

Joseph A. Schumpeter, Capitalism, Socialism and Democracy, New York 1975 (1942), p. 138.

231

Эта статья стала значительно лучше благодаря дискуссиям с Сэмом Боулом, Дэвидом Брюэром, Бобом Фолкенфликом, Мэтью Джокерсом, Дэвидом Кракауером и Михаэлем Сильверштайном (Sam Bowles, David Brewer, Bob Folkenfl ik, Matthew Jockers, David Krakauer, Michael Silverstein): я благодарен всем им. Дальнейшее, более абстрактное исследование (в соавторстве с Мэтью Джокерсом и Дэвидом Кракауером) скоро должно расширить и переработать представленные здесь доказательства.

232

Claude Duchet, ‘“La fille abandonnée” et “La bête humaine”; éléments de titrologie romanesque’, Littérature 12 (1973), p. 50.

233

График на рис. 1 отражает и медианное, и среднее значение, чтобы показать полную картину изменений в названиях: среднее предоставляет информацию о длине названий, которая часто бывает экстравагантной, тогда как медиана указывает на «центральную» длину за каждый год (т. е. имеет одинаковое количество единиц как выше точки, так и ниже). Разница между двумя формами измерений становится особенно отчетливой в данных за 1780 г. (346 слов в названии романа «История мисс Харриот Фэйрфакс» (“History of Miss Harriot Fairfax”)) или за 1784 г. (273 слова в названии «Служанка на ферме, или Воспоминания Сюзанны Джеймс» (“The Maid of the Farm; Or memoirs of Susannah James”): в этих двух случаях среднее подскакивает до 37,9 и 19,7 соответственно, тогда как медиана (8,5 и 7) остается практически незатронутой.

Там, где это не оговаривается отдельно, то источники всех графиков следующие: 1740-49, Jerry C. Beasley, Novels of the 1740s, Georgia, 1982; 1750-69, James Raven, ed., British Fiction 1750–1770: A Chronological Checklist of Prose Fiction Printedin Britain and Ireland, Delaware, 1987; 1770–1829, Peter Garside, James Raven, and Rainer Schöwerling, eds, The English Novel 1770–1829: A Bibliographical Survey of Prose Fiction Published in the British Isles, vols. I and II, Oxford 2000; 1830–1836, сетевая база данных ‘The British Novel 1830–1836’, созданная под руководством Питера Гарсайда (Peter Garside) в университете Кардиффа; 1837-50, Andrew Block, ed., The English Novel 1740–1850, London 1968.

234

В 30 романах из списка бестселлеров New York Times за ноябрь 2006 г. использованы названия длиной от 1 до 6 слов; в 40 романах за ноябрь 2008 г. – от 1 до 7. В обоих случаях среднее значение составило 2,7 – немногим выше, чем у Остин (2,0).

235

Измерять количество слов в заглавии… Но чем вообще является заглавие? Среди романов 1802 г., перечисленных в замечательной библиографии Питера Гарсайда, встречается такой: «Делаваль. Роман. В трех частях» (Delaval. A Novel. In three Volumes). Однако можно ли считать выражения, отчетливо указывающие на внетекстовую действительность (такие как «В трех частях», «посвящено Ее Королевскому Величеству герцогине Йоркской», «с французского, написано Виктором Гюго» и т. д.), частью названия? Я считаю, что нет, – подобную информацию, полезную в других отношениях, я удалил из базы данных, оставив название «Делаваль. Роман». Но как насчет собственно «романа» (а также «рыцарского романа» (Romance), «повести» (Tale), «романа в письмах» (In a Series of Letters)? В этом случае указание является не столько экстра-, сколько метатекстовым – все эти маркеры обозначают класс, а не конкретную книгу: бесценные для анализа поджанров романа, они почти ничего не сообщают об индивидуальных случаях. В результате я сохранил эти маркеры при их первых появлениях в заглавии (когда они, по-видимому, обозначают нечто новое и специфическое в данной книге) и удалил их впоследствии. Исключения были сделаны для тех странных случаев, когда широкое название класса использовалось для отчуждения самого класса: «рапсодический роман» (Rhapsodical Romance), «драматическая повесть» (Dramatic Novel), «неаполитанская история» (A Neapolitan Tale) – и, конечно же, «роман без героя» (A Novel Without a Hero). Так как некоторые читатели могут посчитать мои решения неприемлемыми, я разметил на рис. 6 длину заглавий в том виде, в котором они появляются в библиографических источниках, без какого-либо вмешательства с моей стороны. Как показывает сравнение с рис. 1, основная тенденция