Театральная цензура в Ленинграде в годы «оттепели» - Чжуан Юй
Случалось, что даже знаменитый Товстоногов не проходил цензурную апробацию. В 1965 г. на общественном просмотре до премьеры была запрещена пьеса «Римская комедия». Эту историю иногда называют «товстоноговским чудом». Единственный общественный просмотр состоялся 28 мая, и после него премьеру запретило Управление культуры Ленгорисполкома «с голоса властей и лично “первого лица” города (им был тогда Романов, до середины восьмидесятых годов, как грозовая туча, висевший над театром)»[479]. В архивных документах БДТ сохранилась подробная запись обсуждения «Римской комедии» с участием представителей Министерства культуры РСФСР, критиков и режиссеров. На этом заседании начальник Управления театров Министерства культуры РСФСР Ф. В. Евсеев задал главный вопрос цензоров по поводу пьесы: «А как вам кажется – не звучит ли в пьесе тема противопоставления искусства и власти? То, что было в Риме, меня мало волнует, но в пьесе есть такая фраза – Бен-Захария говорит вслед уходящему Диону: “Они хотят быть независимыми”. Это говорится по отношению к предкам»[480].
Управление увидело в пьесе нигилизм. Но большинство присутствующих критиков проблемы не видело. М. Шатров, московский драматург, предложил воспринимать спектакль в целом, а не думать об отдельных фразах. Он высоко оценивал спектакль: «Я радуюсь за ленинградцев и мне обидно за москвичей: мне радостно, что такую пьесу, которая по-настоящему поднимает многие вопросы с точки зрения большой драматургии, выпустят ленинградцы… Это та сатира, к которой нас призывает наша партия и к которой призываем мы себя сами»[481].
Московский театральный критик А. Афанасьев также высказался «за постановку пьесы». С его точки зрения, Г. А. Товстоногов проявил настоящую гражданскую позицию, не сделав никаких обывательских намеков. Н. Громов, ответственный секретарь Совета по драматургии Союза советских писателей, поддерживал постановку Г. А. Товстоногова. Кроме «талантливости», он не видел в пьесе никаких ухищрений.
Представитель Института театра, музыки и кинематографии С. Владимиров подробно объяснил, как режиссер посредством внутреннего движения пьесы разрешил проблему ассоциации с нигилизмом. По его словам, «здесь говорилось о нигилизме и о том, что есть главный и единственный путь борьбы с нигилизмом – говорить правду. Когда что-то скрывается, это неизбежно порождает сомнения, неверия, нигилизм… в спектакле есть идея простоты. Здесь ничего не нужно придумывать, а нужно самому действовать справедливо и говорить правду… Я согласен с тем, что центральной идеей пьесы не является мысль о власти и художнике»[482].
В ходе обсуждения режиссер Г. А. Товстоногов отметил, что взаимоотношения власти и искусства не являются главной идеей пьесы. Но Ф. В. Евсеев настоял на своей позиции. Он полагал, что в пьесе скрыта потенциальная опасность. В итоге он предложил проверить, как спектакль воспримет зритель. Для этого и был организован «закрытый просмотр». Как уже отмечалось, пьеса «Римская комедия» была после этого запрещена. Ее запрет стал большим поражением Г. А. Товстоногова. Д. М. Шварц, помощник Товстоногова по работе, а также его верный друг, вспоминала: «Первый кризис наступил лет через десять после его прихода, второй – после запрета “Римской комедии”: он год ничего не ставил»[483].
В своей творческой жизни Акимов стремился к западному театру, его упрекали в 1940-е гг. в формализме, в пропаганде буржуазных ценностей, режиссер был уволен за это из Театра Комедии. В. Дмитриевский отмечал, что у Акимова «с властями, как и с театральной общественностью, отношения были во все времена деловыми, корректными и всегда дистанцированными»[484].
Однажды у Акимова состоялся характерный диалог по поводу взаимоотношений художника и власти: «Как вы думаете, – спросил однажды Акимов собеседника, – почему начальство любит меня больше, чем Товстоногова? – И сам ответил: – Потому что он сегодня ставит “Поднятую целину”, а завтра вдруг ошарашивает их “Римской комедией”. И они теряются в догадках, кто же он… Со мной проще, они знают, что я всегда против. А они любят однозначность»[485].
Эпизоды творческой жизни Н. П. Акимова и Г. А. Товстоногова показывают, что каждая цензурная инстанция, каждое звено могло оказать негативное влияние на решение о выходе спектаклей в свет. Выдающийся ленинградский театральный деятель Д. М. Шварц[486] указала в одном из интервью для радио «Россия»: «И Борис Иванович Загурский[487] (начальник Управления по делам искусств исполкома Ленгорсовета. – Ю. Ч.) помогал. Но была такая организация – репертком, и обком, и горком, и райком»[488]. Система театральной цензуры была так сложна, что разрешение постановки зависело часто от многих партийных и государственных инстанций. Иногда судьба спектакля зависела даже от вкуса какого-нибудь начальника, который совсем неожиданно появлялся на премьере.
Слова Шварц позволяют охарактеризовать атмосферу, в которой творили два выдающихся ленинградских режиссера – Акимов и Товстоногов. В 1950–60-е гг. в Ленинграде было много выдающихся театральных деятелей, например Л. С. Вивьен – главный режиссер Театра драмы им. А. С. Пушкина. Но Акимов и Товстоногов заняли лидирующие позиции, они активно выступали посредниками между партийной идеологией и чистой художественностью, благодаря их усилиям ленинградские драматические театры добились больших успехов в развитии советской драматургии.
Идеологические послабления периода «оттепели» в действительности не оказали сильного воздействия на систему цензуры в сфере сценического искусства, как считалось ранее. Требования к драматическим театрам из постановления ЦК ВКП(б) «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению» от 26 августа 1946 г. продолжали действовать. Театры по-прежнему должны были включать в репертуар преимущественно советские пьесы на современные темы. К этому в 1950-е гг. добавилось требование инсценировать русскую классику.
В 1953 г. в области литературы и искусства наблюдается тенденция к борьбе против «железного
