Золотой Оклад или Живые Души. Книга чудес - Пётр Георгиевич Паламарчук

Явления Богоматери сопровождались примечательным и никак не объяснимым наукою видением «пляски солнца». По воспоминаниям самовидца, «диск его вдруг закружился наподобие огненного колеса, бросая во все стороны снопы яркого света, принимавшего поочередно различную окраску. Небесная твердь, земля, деревья, скалы, дети, огромная толпа народа — все это расцвечивалось в тона радуги, становясь то желтым, то зеленым, то красным, то синим, то фиолетовым. Люди бросались на колени; многие плакали. Небесный фейерверк сиял с невообразимою силой. И вдруг все узрели, что солнце отделилось от неба и зигзагообразными скачками устремилось на них, испуская мощное тепло. «Богородице Дево, радуйся!» — молитвенно восклицал народ…

Внезапно остановившись во время головокружительного падения, светило теми же прыжками вернулось на исконное место и вновь воссияло среди ясного небосвода. Пляска продолжалась минут десять. А толпа поднялась с колен, и все как один запели символ веры».

Совершенно подобную «игру солнца» наблюдали, по свидетельству помянутого выше философа Тростникова, присутствовавшие при возвращении в 1991 году мощей Серафима Саровского в Дивеевский монастырь, огражденный полутора сотнями «Богородиц» от пришествия антихриста.

Нынче, когда немудрые проповедники чужебесия бередят души православных, трудно с полным спокойствием рассуждать о подлинности фатимских чудес. Однако не будем малодушны — ежели снять с них легко совлекаемую пелену иного обряда, они явственно гласят о своей первородности. Недаром русский очевидец писал: «Чем ночь темней, тем ярче звезды. Во время духовной сухости земная красота способна слепить мнимым блеском. И светляки дольнего мира могут стараниями злого духа приобрести вид блистающих звезд. Но, как показывает опыт, молитва спасает именно тогда, когда труднее всего ее возносить и тщание о ней становится жестокой борьбою».

Акафист Фатимской Богоматери начинается словами: «Радуйся, Звезда незаходимого Солнца!»

Две тайны из трех, сказанные невинным отрокам в 1917 году, уже объявлены: первая — видение уготованного грешащим адского пламени; вторая —посвящение мира Божией Матери с особым указанием на Россию. Третье откровение, написанное рукою Люсии, по преданию, сообщается до поры только вновь вступающему на престол новому папе. Знакомый архиерей зарубежной Русской церкви говорил, что оно состоит в обетовании возвращения Запада в лоно единого православия.

Тут еще стоит помянуть, что покушение на жизнь нынешнего римского первосвященника Иоанна-Павла II произошло как раз ровно шестьдесят четыре года спустя в день явления Богоматери в Фатиме.

Как бы там ни было, одно пророчество уже сбылось — в 1962 году одна из первых русских книжек о португальском чуде гласила: «Покаяние — или коммунизм со всеми его ужасами. Вот выбор, поставленный перед нами Фатимским явлением. Без нашего обращения Россия не обратится; а без обращения России коммунизм потопит весь мир в крови».

Видевшие вживе Приснодеву в Португалии дети впоследствии были поражены схожестью Ее облика с известным в нашем отечестве образом Богоматери «Семистрельной», изображаемой с пронзенным семью мечами сердцем. А составитель исторической книжки особо указывал: «Христиане ответственны за судьбы всего человечества, потому что они знают смысл жизни. Можно также сказать, что верующим Бог доверил судьбы России, так как они одни ведают, каким образом можно восторжествовать над Злом материализма».

46

Предпоследний наш храм оказался одним из самых именитых — известная всем любителям искусств церковь имения Дурасовых Царево-Никольское, образец русской готики. Строительство ее приписывали руке архитектора Еготова или даже самого Баженова.

Исторические предания идут куда глубже: согласно одному из них, именно здесь был первоначально погребен скончавшийся в малолетстве сын Ивана Грозного от Анастасии Романовой, о чем царю наперед предрекал святой Максим Грек, советовавший не ехать с беременною супругой в далекое богомолье. Оступившись там при переходе на судно, царица и выкинула недоношенного младенца. Поныне под церковью показывают место его временного упокоения, а болящим головными недугами надевают целительную детскую шапку.

Ехать туда было ужасно неудобно — вместо быстрой просторной электрички долгим автобусом от той самой выставки «достижений народного хозяйства», которая была задумана как икона рая на земле, а на деле вышла пародией Нового Иерусалима — то есть как раз лишенным духовного стержня Третьим Римом.

Храм имел два придела редких «воимен» — южный мученицы Агриппины и северный пророка Илии — вероятно, по тезоименитству помещиков, современный постройке 1812—1815 годов четырехъярусный иконостас и большущий неразобранный архив, сложенный стопками в потаенной комнатке под потолком — его составляли множество невостребованных изданий и бумаг как здешнего прихода, так и окрестных Никольских-Казанских-Рождественских, закрытых или уничтоженных. Древнее напрестольное Евангелие было расписано в несколько красок, а понизу его на многих страницах шла надпись, начинавшаяся словами «Вотчины сея села Орлова владетель стольник Богдан Иванович Чемоданов за спасение души своея и родителей» и оканчивающаяся утверждением «быти ей в церкви Николая чудотворца вовек неподвижно. А за строение книги пожаловать молити Бога за монаха Николая Богомолова». Раз уж тут выскочило родовое прозвище вотчинника, приведем и о нем сведение из словаря русских фамилий тюркского происхождения: звуча вполне по-нашенски, оно на самом деле пришло из Персиды, где означает мешок или сундук для хранения одежды (как и множество других, удачно обжитых отечественным наречием восточных наименований, начиная с казака и оканчивая самоваром…)

Настоятеля в самый час приезда вызвали в епархиальное управление для того, чтобы сообщить о переводе в иное место, так что с нами занимался сначала дошлый староста — только что вышедший на пенсию инженер, не утративший покуда рабочего пыла. А потом, когда вдруг насмерть заклинило фотокамеру (пришлось тащить ее чиниться обратно на Москву), нас позвали чаевничать в приходский домик, куда заявился чрезвычайно породистого вида старец-бывший священник того же храма отец Тихон.

Он довольно долго присматривался к приезжему и той описательнице, что явственно находилась на сносях, посоветовал, коли родится мальчишка, назвать Илиею, а потом рассказал известную байку про спор Луначарского с Творцом.

Это было еще в ту пору, когда безбожники не боялись открытых прений, и вот однажды в переполненном зале после долгого доказательства отсутствия Всевышнего нарком культуры спросил, не будет ли возражений. Из зала вдруг откликнулся замухрышистый сельский батя, попросив всего «буквально два слова». С этим именно условием он был допущен на сцену, откуда возьми да гаркни: «Христос воскресе!» «Воистину воскресе!» — следуя давней привычке, ответствовал народ, и далее препираться сделалось уже не о чем. Рассказ этот в нескольких видах уже приходилось слышать; но именно этот его извод показался совсем недавно повторенным. Когда же батюшка завел речь про случившееся с их церковью года три