Очерки по истории советской науки о древнем мире - Иван Андреевич Ладынин
6. «Своевременный феодализм»: Образ древнего Египта в работах Д.А. Ольдерогге 1920-х гг.[382]
Начать нашу статью нам кажется уместным с наблюдения, которое было сделано на материале советской историографии древности уже давно: на этапе 1920-х гг. многие отечественные историки древности охотно прибегали к схемам и научной терминологии, выработанной западными научными школами. В известной книге Н. М. Постовской об изучении в СССР древнего Ближнего Востока, вышедшей еще в 1961 г., этому явлению посвящен пространный сокрушающийся пассаж: «Некритическое отношение к модернизации исторического процесса древнего мира в соединении с авторитетом таких создателей модернизаторских концепций, как Эд. Мейер или Макс Вебер, привело к тому, что в 1920-х годах исследование источников по социально-экономической истории обществ древнего Востока было подменено попытками эклектически примирить выводы модернизаторов (без какой-либо проверки правильности трактовки ими источников) с марксистским подходом к изучению исторического процесса…» [383]. По своему существу данное явление описано Постовской сравнительно правильно; однако его истоки, вполне в духе времени, когда писалась ее книга, раскрыты не полностью. С. Б. Крих убедительно показал, что влияние концепций Ю. Белоха на А. И. Тюменева и Э. Мейера – на В. С. Сергеева и С. И. Ковалева было связано не с их склонностью к эклектике или увлечением западными теориями как таковым, а с неразработанностью на данном этапе собственно марксистского понятийного аппарата для изучения древних обществ [384]. В недавней статье Н. С. Алмазовой подробно проанализированы учебники М. М. Хвостова по истории древнего Востока и истории древней Греции, переизданные в 1920-е гг. в качестве нормативных, с официальным «грифом», по инициативе Г. М. Пригоровского, фактически возглавившего работу по древней истории в Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук (РАНИОН) [385]. Этим учебникам свойственно весьма четкое следование циклистской схеме Э. Мейера и в какой-то мере ее выпячивание; примечательно, однако, то, что инициатором их переиздания был не выдвиженец советского времени, а ученый старой школы, занимавшийся конкретным материалом папирусов эллинистического Египта. Научные интересы Пригоровского включали социально-экономическую историю древности [386] и могли, конечно, привести его и ко вполне искреннему согласию с концепцией Мейера; однако, на наш взгляд, переиздание этих учебников производит вполне определенное впечатление. Желая показать, что секция древней истории РАНИОН не зря ест хлеб и, в частности, обеспечивает советские вузы учебной литературой, Пригоровский выдвигает в этом качестве готовые и лишь требующие редактирования пособия, которые по своей методологии – основательному экономическому детерминизму – соответствуют социальному заказу советского времени. Иными словами, методология западных теорий, выдвигавших во главу угла социально-экономический фактор, была востребована в 1920-е годы не только из-за авторитета их создателей и некритического отношения к ним, но и в силу свойственного этому времени «запроса» именно на такую методологию.
Между тем одной из самых динамичных областей науки о древности в СССР 1920-х гг. была египтология. Именно это время ознаменовано притоком в нее новых людей, уже не учившихся у ее зачинателя Б. А. Тураева и, кстати, численно превосходивших его учеников (часть которых, к тому же, не пережила потрясений гражданской войны). Достаточно естественно, что эта дисциплина взяла на вооружение методологические принципы и даже формы работы, которые были свойственны советской науке в целом. Недавно хранитель египетской коллекции Государственного Эрмитажа А. О. Большаков обнаружил и опубликовал оставшиеся после его предшественницы в этом качестве М. Э. Матье протоколы заседаний Ленинградского египтологического кружка, который возник в 1927 г. и во многом сформировал будущую ленинградскую школу египтологии [387]. Решая, чем заниматься, члены кружка на втором заседании его «организационной группы» постановляют, что будут «бригадным методом», с распределением между ними конкретных исследовательских задач, вести «коллективную работу» – читать и интерпретировать древнеегипетские тексты. При этом в ходе обсуждения, с какого текста начать, отметаются «Беседа разочарованного со своей душой», религиозные тексты, волшебная «Сказка о зачарованном царевиче» и «единогласно» избирается «Повесть о красноречивом поселянине», дающая пищу для социологических наблюдений [388].
Что касается методологии египтологических исследований этого времени, то, как хорошо известно, в ней, как и в целом в науке о древнем Востоке, задавало тон определение его общества как феодального. Стоит сказать несколько слов о его истоках, в том числе и в его специфическом применении к египтологии. «Феодальным» называет древневосточное общество Э. Мейер [389], хотя в общетеоретических работах говорит о нем относительно мало, строя свою циклистскую схему в основном на античном (в особенности, греческом) материале [390]. Однако на египетском материале особенно яркой иллюстрацией к этому теоретическому положению представлялась история падения Древнего царства. Дж. Г. Брэстед в своей «Истории Египта», написанной в 1905 г., уверенно определяет следующий за ней I Переходный период и Среднее царство как «феодальный период» и говорит о том, что наращивание полномочий номархов при VI династии было подобно «разложению Каролингской монархии на герцогства, ландграфства или ничтожные княжества» [391]. Эта аналогия оказалась подкреплена тем, что в начале ХХ в. (с 1903 по 1911 гг.) в ходе раскопок в Египте был обнаружен ряд т. н. «иммунитетных грамот» царей V и VI династий, согласно которым во второй половине Древнего царства освобождались от общегосударственных повинностей храмы Абидоса и Коптоса [392]. Интерпретация этих памятников по аналогии опять же с иммунитетами в раннефеодальной Европе была предложена достаточно скоро: уже в 1913 г. в третьем издании «Истории древности» Э. Мейер утверждал, что при VI династии иммунитет должны были иметь все значительные храмы [393], а А. Море позднее высказал аналогичную мысль и в связи с эпохой V династии [394].
В отечественной египтологии определения египетской знати конца Древнего царства как «поместного дворянства» и «феодальной аристократии» [395] и государства Среднего царства как «феодальной державы» [396] дал в своей «Истории древнего Востока» Б. А. Тураев: вместе с тем в последнем случае он заметил, что в Египте трудно найти признаки феодальной иерархии. Характерно, что Тураев весьма осторожно относился к данным пресловутых «иммунитетных грамот»: он не определял их появление как признак феодализации, считал его скорее результатом роста влияния «духовенства» и вообще подчеркивал, что в них «нет и речи об административном или юридическом иммунитете» [397]. В 1915 г. перевод «иммунитетной грамоты» Пепи II из Дахшура опубликовал В. В. Струве [398], а двумя годами позже он, правда, не вполне явно, но очевидным для египтолога образом, соотнес эти источники с папирологическими данными птолемеевского времени о развитии храмового иммунитета, благодаря
