Очерки по истории советской науки о древнем мире - Иван Андреевич Ладынин

римской республики» [270]. Спустя год в небольшом очерке ученый высказал мысль о том, что военнопленные, многократно упоминаемые в хеттских текстах как эксплуатируемые, были рабами [271], их приобретение было важнейшей целью войн хеттов и тем самым «хеттское общество имеет полное право на видное место среди рабовладельческих военных обществ древности – Египта нового царства, ассирийского и халдского государств и, наконец, Рима» [272]. Явной моделью такого общества был Рим, но ее экстраполяция была максимально широкой, что обосновывало принципиальное сходство эксплуатации рабов по всей ойкумене (как видно, в рамках этого определения Струве «свалил в кучу» очень разные общества).

Однако вскоре более нюансированное применение этого определения предложил во введении к подготовленной ГАИМК «Истории древнего мира» ее редактор С. И. Ковалев. По его мнению, на древнем Востоке (речь шла, конечно, о Ближнем и Среднем Востоке) можно выделить два типа обществ: основанные на ирригационном земледелии долин великих рек и периферийные, сложившиеся в горных районах Ирана и Малой Азии, где имелись богатые месторождения металла и проходили караванные пути. Если в первых, при наличии «рабов-иноплеменников», принципиальную роль играло все же превращение свободных общинников «в бесправную и лишенную средств производства массу рабов-должников», то во вторых шло сложение «хищнических военных государств типа хеттского или ассирийского», захватывавших рабов как для себя, так и «для всего древневосточного рынка». Характеризуя население этих регионов как «воинственные племена охотников и скотоводов», Ковалев, возможно, имел в виду, что и черты племенного строя у них были более стабильными [273]. Казалось бы, такая типология древних обществ Ближнего и Среднего Востока не связана прямо с проблематикой «мировых держав», однако она сказалась на ее разработке позднее, а сама по себе сформировала сложную и при некоторых поправках адекватную картину взаимодействия обществ этих двух типов. О «мировых державах» I тыс. до н. э. Ковалев говорил, что, будучи порождены экономическими связями и благоприятными природными условиями (в частности, наличием удобных караванных и водных путей), они в итоге распадались (Ассирийская держава – «так как ее экономическая база была слишком непрочной, а момент внеэкономического принуждения слишком сильным», Персидская – «под ударами более сплоченного греко-македонского общества»). В эллинистических державах «экономическое, политическое и культурное объединение античного Востока достигло своей высшей точки», и, наконец, самым прочным надрегиональным образованием, в котором достигли высшего уровня все характерные черты древности, стала римская держава [274]. Как видно, для Ковалева возникновение «мировых держав» было сущностной чертой истории древности в I тыс. до н. э. – первых веках н. э., причем оно не было вульгарно привязано к факторам роста эксплуатации и классовой борьбы.

Однако у позиции С. И. Ковалева нашелся необычайно влиятельный оппонент. Еще в 1913 г. в статье «Марксизм и национальный вопрос» И. В. Сталин заметил, что «великие государства Кира или Александра… были не нации, а случайные и мало связанные конгломераты групп, распадавшиеся и объединявшиеся в зависимости от успехов или поражений того или иного завоевателя» [275]. Более развернуто эта формулировка была повторена в 1950 г. в «Марксизме и вопросах языкознания»: «Я имею здесь в виду не империи рабского и средневекового периодов, скажем, империю Кира и Александра Великого или империю Цезаря и Карла Великого, которые не имели своей экономической базы и представляли временные и непрочные военно-административные объединения. Эти империи не только не имели, но и не могли иметь единого для империи и понятного для всех членов империи языка. Они представляли конгломерат племен и народностей, живших своей жизнью и имевших свои языки» [276]. Арест Ковалева в 1938–1939 гг.[277] и критика подготовленного им издания (правда, не коснувшаяся его позиции по «мировым державам») [278] показали, что в вопросах теории нужна крайняя осторожность. Неудивительно, что если написанный В. В. Струве для «гаимковской» «Истории древнего мира» раздел о державе Ахеменидов завершался, в согласии с Ковалевым, словами о подготовленности ее возникновения «ассирийским объединением» и о наличии в ее основе «рынка» [279], то через несколько лет в собственном учебнике «История древнего Востока» Струве «на том же самом месте» говорил о непрочности персидского государства и цитировал Сталина (кстати, ошибочно называя его статью «Марксизм и национально-колониальный вопрос») [280]. Думается, что невнимание советских ученых к «мировым державам» в конце 1930-х – начале 1950-х гг. объяснялось не только словами Сталина, но и периферийностью этой проблематики на фоне первостепенных для теории вопросов «соцэка» и классовой борьбы.

Видимо, отдаленным и уже анахронистичным «рефлексом» сталинских цитат нужно считать тезис А. С. Шофмана о «конгломератном» характере таких государств, как Новоассирийская держава, Персидская держава Ахеменидов и держава Александра Великого [281]. По мнению ученого, их общими чертами были возникновение вследствие завоеваний, успех которых зависел от конъюнктуры, удовлетворение «алчных аппетитов рабовладельческой знати» (прежде всего обеспечение притока рабов), «отсутствие общей экономической основы, мирового рынка и хозяйства, что лишало мировое государство длительной жизнеспособности», и «быстрорастущие противоречия между народными массами и господствующей верхушкой». При этом срок существования таких держав постепенно сокращался («Ассирийское мировое объединение складывалось в течение шести веков, Персидское мировое государство – около двух веков, империя Александра Македонского – около десяти лет»), и пропорционально этому убыстрялся их распад: в основе этой закономерности лежало назревание потребности в создании «более прочной политической организации, чем конгломератное государство», каковым стали эллинистические монархии. По-видимому, в построении Шофмана учтены сразу несколько позиций, усвоенных им еще в начале своего научного пути: суждения Сталина о «государствах Кира и Александра» как «конгломерате племен и народностей» (наверное, воспроизводимые уже по инерции и не вполне осознанно), мнение Ковалева о более высоком качестве эллинистических монархий по сравнению с восточными и, наконец, общая позиция раннесоветской науки, согласно которой государства древности прежде всего обеспечивали приток и эксплуатацию рабов (ср. с выделением Струве «военных рабовладельческих обществ»). Уязвимость этого построения состоит именно в совмещении в нем несовместимых позиций: нельзя понять, как объективные, в том числе экономические, предпосылки единства «мировых держав» могли сложиться за очень короткий период генезиса эллинизма, если отрицать их наличие ранее.

Некоторое новое звучание еще на «сталинском» этапе развития историографии проблематика «мировых держав» получила в начале 1950-х гг. в наметках к новому проекту «Всемирной истории». О. В. Кудрявцев – «идеолог» ее томов по древности – делил всю историю «рабовладельческого общества» на два этапа, архаический и классический (с рубежом по VII в. до н. э.), причем в обоих было значимо взаимодействие центра (более древних и развитых обществ) и периферии [282]. На финал первого этапа пришлась не получившая особой оценки история Новоассирийской державы [283]; но на втором этапе возникли сначала Мидийское и Персидское царства – государства периферии, успешно наступавшие на страны центра (Вавилонию и Египет), – а затем