Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев
Как бы то ни было, признание было получено, и это позволило официально приговорить Фатиму-хатун к смерти. Саму казнь Джувейни и Рашид ад-Дин описывают примерно одинаково [Там же; Рашид ад-Дин, 1960, с. 117]. Обвинение в колдовстве и посягательстве на члена ханского семейства дало властям повод подвергнуть репрессиям родственников и сподвижников Фатимы: многие из них погибли, другие же подверглись менее тяжким наказаниям; при этом достаточным основанием для привлечения к ответственности являлось то, что тот или иной приговоренный «пришел от Гробницы»[27] [Джувейни, 2004, с. 168, 170].
Любопытно отметить, что суд над Фатимой стал своего рода прецедентом для решения подобных дел в дальнейшем. Джувейни и Рашид ад-Дин сообщают, что вскоре после смерти Гуюк-хана (1248) сам Шира был обвинен в колдовстве против ханского сына Ходжи-огула «и его точно так же бросили в воду, а его жен и детей предали мечу» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 117] (см. также: [Джувейни, 2004, с. 170]). В свою очередь, обвинитель Ширы, некий Али Ходжа, в начале правления хана Мунке (1251–1259) был тоже обвинен в колдовстве, правда, казнили его несколько иным способом: «Менгу-каан приказал бить его слева и справа, пока все тело не оказалось искрошено на мелкие куски», кроме того, «его жены и дети впали в унижение рабства» [Рашид ад-Дин, 1960, с. 117].
Итак, какие же выводы позволяет нам сделать анализ дела Фатимы-хатун?
Во-первых, на конкретном примере подтверждаются сообщения других источников о том, что колдовство в Монгольской империи преследовалось в уголовном порядке. Наказанием за такое преступление являлась смертная казнь. Если же колдовство было обращено против представителей ханского рода, то казнь приобретала квалифицированный характер, т. е. была особенно жестокой – в нашем случае утопление с предварительными мучениями («зашивание верхних и нижних отверстий»). Кроме того, помимо самого приговоренного, ответственность несли также члены его семьи и другие представители его окружения – либо как сообщники, либо как не сумевшие «отговорить» преступника от его деяния и соответственно либо также приговаривавшиеся к смертной казни, либо несшие иные наказания. Подобный принцип, именуемый в юридической науке «объективным вменением», был характерен для права многих стран Востока, в первую очередь для традиционного китайского права [Кычанов, 1986, с. 85–86], несомненно оказавшего влияние на правовую идеологию Монгольской империи.
Во-вторых, значимость преступления обусловила тот факт, что покушавшегося на члена ханского рода судил сам хан[28].
В-третьих, при расследовании преступлений использовались различные виды доказательств: устные показания, письменные документы (в нашем случае – послания), наконец, признание самого преступника. Для получения последнего применялись весьма жестокие процессуальные действия – длительное пребывание в цепях, запугивание, унижения, пытки, включая битье палками, и проч.[29]
§ 6. Дело о заговоре против хана Мунке
История заговора потомков Чагатая и Угедэя против монгольского хана Мунке, только что вступившего на престол в 1251 г., широко освещена в источниках имперского времени – в частности, в записках Вильгельма де Рубрука, посла французского короля Людовика IX, побывавшего в Монголии в 1252–1253 гг., т. е. «по горячим следам» этих событий, в сочинениях Ата-Малика Джувейни и Рашид ад-Дина, а также в китайской династийной истории «Юань ши». Кроме того, к анализу этого эпизода неоднократно обращались и исследователи, впрочем, в большей степени сосредотачиваясь на его политических аспектах и в особенности последствиях – ведь благодаря подавлению заговора и привлечению к ответственности его участников власть в Монгольской империи практически полностью перешла к потомкам Джучи и Тулуя (см., например: [Митин, 2018, с. 68–70; Романив, 2002, с. 96–99; Allsen, 1987, р. 30–34]).
Подробные сведения о суде над участниками заговора и их последующих наказаниях дают возможность сделать некоторые наблюдения относительно суда и процесса в Монгольской империи середины XIII в. Насколько нам известно, в таком аспекте указанные события анализировала лишь Т.Д. Скрынникова, которая использовала сведения источников и ряд последующих наработок ученых для систематизации сведений о формах судебного процесса, т. е., по сути, о судебных инстанциях, в Монгольской империи рассматриваемого периода [Скрынникова, 2002].
В настоящем исследовании предпринимается попытка провести историко-правовой (историко-процессуальный) анализ процесса 1251–1252 гг.[30], уделив при этом особое внимание роли в нем нойона Мункесара, характеризуемого в источниках как «главный яргучи», т. е. верховный судья[31]. Тем самым, полагаем, можно будет пролить свет на статус чиновника, обладающего таким статусом в Монгольской империи эпохи ее расцвета.
Сначала постараемся охарактеризовать процессуальные особенности разбирательства по делу заговорщиков. Согласно сообщениям Вильгельма де Рубрука, Джувейни и Рашид ад-Дина, заговор организовали Ширэмун, Наку и Карачар, внуки Угедэя [Джувейни, 2004, с. 415–416; Рашид ад-Дин, 1960, с. 133; Рубрук, 1997, с. 132]. В указе хана Мунке, адресованном сыновьям Мункесар-нойона (1253/54 г.), сообщается, что заговор они осуществили вместе с потомками Чагатая [Золотая Орда…, 2009, с. 238]. Согласно гораздо более поздней династийной хронике «История Небесной империи» (представляющей собой «адаптированный» перевод (1639 г.) «Юань ши» на маньчжурский язык), Ширэмун и его родичи-Угедэиды просто-напросто находились под наблюдением ханских чиновников как несогласные с избранием Мунке, тогда как заговор организовал «сын Чахадая Аньцзидай» [История…, 2011, с. 74][32].
Заговорщики намеревались под предлогом прибытия к новоизбранному хану Мунке с поздравлениями ворваться в его ставку с оружием и убить хана. Поскольку ношение оружия в ханской ставке категорически запрещалось, они спрятали его в потайное дно нескольких телег. По счастливой (для Мунке) случайности оглобля одной телеги треснула, и некий ханский слуга (по одним сведениям – пастух, по другим – ханский телохранитель-кешиктен) заметил оружие. Когда об этом сообщили хану, он направил в лагерь заговорщиков нойона Мункесара, который на сей раз выступал в качестве «вождя эмиров двора», приказав ему схватить всех замысливших покушение. Увидев, что они окружены, заговорщики тут же сдались [Джувейни, 2004, с. 416–419; Рашид ад-Дин, 1960, с. 133–135; История…, 2011, с. 74–75].
Раскрытие заговора явилось основанием для последующего процесса, который, собственно, и составляет предмет нашего рассмотрения. Первым процессуальным действием стал арест подозреваемых, которые были связаны и доставлены в ханскую ставку.
Согласно Рашид ад-Дину, уже на следующий день Мунке лично начал следствие против царевичей во главе с Ширэмуном [Рашид ад-Дин, 1960, с. 135]. Джувейни же сообщает, что «два дня их ни о чем на спрашивали» [Джувейни, 2004, с. 420]. По-видимому, в это время производился опрос свидетелей – слуги ханской ставки, обнаружившего оружие в телеге, военачальников, осуществлявших задержание заговорщиков, и проч. (кроме того, можно предположить, что это ожидание оказывало своего рода психологическое давление на задержанных).
Тем не менее оба средневековых персидских историка согласны в том, что следствие начал сам хан Мунке, который лично производил допрос главных заговорщиков. И если Вильгельм де Рубрук сообщает, что царевичи из рода Угедэя сразу же сознались [Рубрук, 1997, с. 132], то персидские авторы, напротив, указывают на
