Бабий Яр. Реалии - Павел Маркович Полян

Аушвице, и в Майданеке — так же как и в Бабьем Яру — содержались и уничтожались с помощью отравляющих газов разнообразные контингенты — не только евреи, составлявшие, правда (и тоже как в Бабьем Яру!) подавляющее большинство, но и поляки, цыгане и советские военнопленные. То же можно сказать и о других местах массового уничтожения евреев на территории бывшего СССР (главным образом посредством расстрелов, но в некоторых случаях и отравлением выхлопными газами в «газвагенах»), в частности в Вильнюсе, Каунасе, Риге, Минске, Львове, Харькове, Ростове-на-Дону, Таганроге и др.

Соответствующие мемориалы и музеи существуют в Аушвице и в Майданеке уже более 70 лет, причем в первое время и там отмечались как завышенные оценки общей численности жертв, так и тренд на преуменьшение или тенденциозное замалчивание еврейской «квоты» в трагедийности этих мест. Это можно охарактеризовать как своего рода синдром «младонационализма», но в целом такое давление политики на историю со временем было преодолено, а значит, оно и сейчас преодолимо. В России в местах массовых расстрелов евреев никакой «конкуренции» с ними за «первенство» по массовости или по символической значимости не встречается, за исключением элементарно антисемитского кейса Змиёвской Балки в Ростове-на-Дону[1227].

Во-вторых, авторы «Концепции» акцентируют внимание не столько на сложности состава и поликонтингентности жертв как таковых, сколько на поликонтингентности памяти об этих жертвах. И они совершенно правы, когда пишут о Бабьем Яре как о «месте постоянного столкновения между общественностью, прежде всего еврейской, а также украинской и русской, которая стремилась достойно увековечить память жертв Холокоста с одной стороны, и властью, которая сначала старалась вообще уничтожить сам яр и память о его жертвах, а со временем настойчиво превращала его в составляющую мифа о “безымянных жертвах” из числа военнопленных и “мирных советских граждан” — с другой».

Тем более правы они и тогда, когда отмежевываются от «попыток определенных маргинальных групп отрицать в целом трагедию Бабьего Яра и представить ее в виде еврейского мифа».

Эта советская мифологема объединяла через ее неприятие и отрицание различные группы ее противников — «украинскую», «русскую» и «еврейскую».

Но при переходе к постсоветскому периоду авторы не замечают — или делают вид, что не замечают, — того существенного обстоятельства, что произошла перегруппировка сил, и при этом у разных контингентов радикально поменялся их статус. Один из контингентов — а именно украинская национально ориентированная общественность — оказался в роли тех, кому он до этого, плечом к плечу с общественностью еврейской и русской, противостоял. И если и не занял место номинальной «власти» в этой констелляции, то осознанно стремился занять это место и диктовать всем остальным, включая евреев, свою политическую волю и концептуальность.

При президентах Украины Ющенко и Порошенко эти стремления и надежды украинской общественности практически уже оправдывались, но при других этого не происходило. В то же время ощущение причастности в этом диалоге именно к государству и к власти, а не к общественности, однажды возобладав, более не проходит. Все это, к сожалению, вело — и привело — к расколу интересов между вчерашними союзниками и к претензии, метафорически выражаясь, «украинской партии» (и примкнувшей к ней части «еврейской» — той, которую злые языки саркастически, но заслуженно называют «Евреи за Бандеру»[1228]), на доминирование во всем, а в вопросах исторической памяти — особенно.

По состоянию на сегодняшний день Бабий Яр и близлежащий некрополь — это преимущественно неблагоустроенное пространство общественного парка и лесопарковой зоны, где в хаотичном порядке установлены 31 памятник, памятный знак, а также их группы, не составляющие никакого архитектурного и ландшафтного ансамбля. Количество этих памятных знаков увеличивается практически ежегодно. Еще свободная от застройки территория Бабьего Яра и исторического некрополя преимущественно входит в состав Национального историко-мемориального заповедника «Бабий Яр», Лукьяновского государственного историко-мемориального заповедника, который включает также Военное кладбище, парк-памятку садово-паркового искусства «Кирилловский Гай» и объект природно-заповедного фонда «Репьяхов Яр». Сейчас общественная и государственная инициатива перешла от установки отдельных памятников к проектам создания музеев, больших мемориальных комплексов, а также полному или частичному упорядочению мемориального пространства. Следует отметить, что до сих пор в Киеве не работает ни один отдельный музей или постоянная экспозиция в каком-либо из музеев, которые были бы посвящены истории и трагедии Бабьего Яра.

Далее в «Концепции» перечисляются причины столь неблагополучного состояния и бытования Бабьего Яра как исторического места. Они сгруппированы по субъектам интересов, причем под «государством и обществом» явно подразумеваются некий союз украинского государства и национально озабоченной части украинского общества:

Со стороны государства и гражданского общества это: отсутствие осознания собственной исторической ответственности за память о Бабьем Яре как символическом пространстве памяти общеукраинского и мирового уровня; отсутствие комплексного подхода к увековечиванию памяти и обустройству мемориального пространства; восприятие Бабьего Яра как места исключительно трагедий этнических меньшинств, прежде всего еврейского; попытки маргинальных политических групп опровергнуть трагедию Бабьего Яра, прежде всего ее еврейскую составляющую.

Со стороны еврейского сообщества это: стремление к эксклюзивной памяти о трагедии Бабьего Яра, как обратная реакция на советскую политику замалчивания еврейской трагедии; культивирование памяти о Бабьем Яре и Холокосте, прежде всего, через возложение ответственности на другие народы, в частности на украинцев, как средство предотвращения антисемитизма и антисионизма; стремление к символической «приватизации» мемориального пространства через возведение масштабных общинных сооружений как средство демонстрации исторического триумфа над нацизмом и антисемитизмом.

Со стороны других сообществ, прежде всего украинцев, ромов, киевлян, православных, это: стремление к отделенной эксклюзивной памяти о собственной трагедии времен войны в контексте конкуренции памяти.

Со стороны всех заинтересованных сторон это: отсутствие собственной внутренней потребности в создании инклюзивной модели общей памяти, даже при искренней готовности увековечивать память о «чужих» трагедиях; нехватка осознания абсолютной моральной недопустимости любого строительства на территории расстрелов и погребений.

В процитированном фрагменте хорошо видны как минимум два досадных тренда, или упрека.

Первый: стремление к сакральной монополизации Бабьего Яра. При этом приписывается оно не современному «государству и обществу», а «евреям» (формулировка в «Концепции»: «восприятие Бабьего Яра как места исключительно трагедий этнических меньшинств, прежде всего еврейского»). Приписывается несмотря на то, что в самой цитате отчетливо виден де-факто консенсус: основным контингентом-жертвой этого места были и остаются евреи. Даже если бы причастность тех же оуновцев к Бабьему Яру (их расстрел или захоронение в этом районе) были бы доказанными, то это не только не поставило бы их в тот же ряд, что и евреев, а являло бы собой попытку «релятивизации преступления, уравнивания жертв и палачей, которые сами стали жертвами»[1229].

И второй: упрек еврейской «партии» в претензии на