Златая цепь на дубе том - Акунин Борис Чхартишвили Григорий Шалвович
Миша Горбачев родился в обычной крестьянской семье, которая как раз в год его рождения (1931) стала семьей колхозной и хлебнула всех бед коллективизации. Хлебородное Ставрополье очень пострадало в 1933 году от искусственно созданного голодомора (напомню, что Сталину нужно было выгнать крестьян с земли на заводы и стройки); тетя и два дяди мальчика умерли от истощения. Потом была война и полгода жизни при немецкой оккупации. Это сильно испортило бы ему анкету и затруднило карьеру (в формуляре имелся специальный пункт о пребывании на оккупированной территории), но парню помог его дед, председатель колхоза. Юноша получил за ударный труд на полях орден (большая редкость в таком возрасте), в 19 лет стал кандидатом в члены партии, и с такой стартовой поддержкой смог не только вырваться из деревни, что было непросто, но и поступить в московский университет, а потом подняться на обычном советском карьерном лифте: комсомольский работник, партийный функционер. В 39 лет Горбачев возглавил Ставропольский край, в 40 сделался членом ЦК. Для брежневских геронтократиче-ских времен это была просто-таки неприличная молодость.
Горбачев скользил по номенклатурным рельсам с такой стремительностью, потому что всегда прицеплялся к мощному паровозу. Сначала его аппаратно «вел» член Политбюро Ф. Кулаков, а когда тот умер, обаятельного и работящего ставропольца взял под свою опеку влиятельнейший Юрий Андропов, благодаря которому Горбачев попал на высшую ступень партийной лестницы — в Политбюро, будучи лет на двадцать младше тамошнего среднего возраста.
Горбачев отлично ладил со всеми кремлевскими старцами, он обладал драгоценным даром нравиться нужным людям. Это качество, наряду с молодостью, и привело его после смерти старого, больного Константина Черненко на должность генсека. На заседании Политбюро, где выбирали преемника, восьмидесятилетний премьер Н. Тихонов, голосуя за Горбачева, сказал: «Это контактный человек, с ним можно обсуждать вопросы», что в переводе с аппаратного языка означало «с которым всегда можно договориться». Никаких ярких поступков покладистый Горбачев никогда раньше не совершал, всегда «колебался с линией партии» (как тогда шутили). Не имелось ни малейшего повода подозревать его в «ревизионизме» или, упаси Ленин, в отходе от социализма.
При этом даже кремлевским старцам, знавшим о критической финансовой ситуации, было очевидно, что какие-то решительные шаги, то есть реформы необходимы — но члены Политбюро сознавали: провести их может лишь человек другого поколения. На том же историческом заседании бессменный министр иностранных дел А. Громыко, вступивший в партию еще в год рождения Горбачева, произнес такие слова: «Скажу прямо. Когда думаешь о кандидатуре на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, то, конечно, думаешь о Михаиле Сергеевиче Горбачеве. Когда заглядываем в будущее, а я не скрою, что многим из нас уже трудно туда заглядывать, мы должны ясно ощущать перспективу».
На первом этапе — когда нужно было превратиться из «контактного человека» в настоящего правителя — новый генсек действовал продуманно и успешно, поскольку аппаратным маневрированием владел очень хорошо, это была территория знакомая. «Стариков» он аккуратно отодвинул, потенциальных оппозиционеров одного за другим убрал, расставил на ключевые посты своих людей — одним словом, сначала обеспечил себе место у руля и лишь затем двинулся в дорогу. Начал он, как мы помним, с наезженной колеи (с указов об «ускорении» и «борьбе с пьянством»), а когда увидел, что старые методы не работают, свернул с проложенной трассы, и всё покатилось под гору, с ускорением. Водитель выворачивал руль то резко влево, то резко вправо, в 1990-91 гг. (карательные акции в Азербайджане и балтийских республиках) даже попытался повернуть обратно, но это было уже невозможно. Под конец Горбачев совершенно потерял управление, а после августовского путча 1991 года победители-ельцинисты уже и не подпускали его к рулю.
Не буду повторять описанные в основном тексте этапы лихорадочного горбачевского маршрута, приведу лишь два примера того, как поступки, призванные решить одну проблему, порождали новые проблемы, явно не предвиденные правителем.
В декабре 1986 года генеральный секретарь произвел всемирную сенсацию, внезапно освободив из ссылки самого известного диссидента Андрея Сахарова. Буквально за неделю до этого от последствий долгой протестной голодовки скончался за решеткой другой заслуженный борец за гражданские права Анатолий Марченко, о чем с негодованием писала мировая пресса. Для горбачевских попыток договориться с Америкой о прекращении гонки вооружений главной помехой было сомнение Рейгана и, шире, Запада, в искренности намерений нового советского лидера. Дважды — в Женеве и в Рейкьявике — из-за этого договориться не получилось. Одним телефонным звонком ссыльному академику Михаил Сергеевич эту помеху устранил. Именно с этого момента отношение Запада к Горбачеву меняется с настороженного на всё более одобрительное, а затем и восторженное. Задвигается дело и с переговорами.
Но кроме Запада существовала еще и собственная страна. Она восприняла освобождение Сахарова примерно так же, как в 1856 году общество восприняло освобождение декабристов. Начались внутренние процессы, которые сначала помогали Горбачеву в борьбе с консервативной номенклатурой, а потом обратились против него самого.
Другим примером тактического успеха, ставшего для правителя стратегической катастрофой, стало использование чрезвычайно рискованного инструмента столичных демонстраций. К началу 1990 года Горбачев устал сражаться с глухим сопротивлением партийных функционеров и решил переформатировать свою власть из «генсековской» в президентскую. Для того, чтобы это стало возможным, требовалось убрать из конституции 6-ю статью, закреплявшую за КПСС руководящую роль в государстве. Требовалось наглядно, то есть телевизионно продемонстрировать и партийным консерваторам, и всей стране, что эту идею поддерживает народ. И в феврале 1990 года в Москве впервые после февраля 1917-го состоялись массовые уличные манифестации. Они были легальными и даже поощряемыми сверху. Милиция шествие не разгоняла, а охраняла. Сотни тысяч людей прошли по центру города с демократическими лозунгами и транспарантами, требующими отмены 6-й статьи. Она вскоре была упразднена, и Горбачев стал президентом — в этом смысле у него всё получилось.
Но, ощутив свою силу, столичное население стало демонстрировать ее и впоследствии, безо всякой санкции. И через несколько месяцев огромные манифестации начнут выходить в поддержку уже не умеренного Горбачева, а радикального Ельцина. Процесс станет неконтролируемым. Если бы Горбачев хорошо знал историю, он наверняка прочитал бы про то, как в семнадцатом веке московская «площадь» превратилась в важную политическую силу, а в семнадцатом году петербургская «площадь» скинула самодержавие. Но Михаила Сергеевича учили по партийным учебникам, а по их версии царя свергла партия большевиков под руководством Ильича.
Незнание реальной истории и проистекающее из этого непонимание природы собственного государства, пожалуй, было главной причиной горбачевской близорукости. Оно впрочем неудивительно — в советском ВУЗе этому знанию взяться было неоткуда, но удивительно то, что Горбачев, с конца семидесятых входивший в высшее политическое руководство страны, просмотрел два разворачивавшихся на глазах у всего мира примера «революции сверху», в Иране и Испании. Первый, «белая революция» Реза-шаха Пехлеви, привел к катастрофе. Второй, «королевская революция» Хуана-Карлоса, оказался удачным. При этом испанские условия во многом напоминали советскую ситуацию: закоснелая ультраконсервативная верхушка, непривыкшее к демократии население, руководящая роль партии, тотальная идеологическая индоктринация, национальные конфликты. Рецептура, примененная испанскими реформаторами, подошла бы и для СССР, во всяком случае из нее можно было бы извлечь полезные уроки: как превращать харизматичность лидера в мощный инструмент «мягкой силы»; как всё время быть в авангарде событий; как определять новостную повестку; как балансировать между правыми (которых сдерживал король) и левыми (которых сдерживал премьер Суарес); как гибко диверсифицировать политический курс в различных национальных регионах — и в результате за короткий срок превратить диктаторское государство в работающую демократию.
