Беженцы - Боб Мур
Причины такого разрыва в политике в отношении беженцев были общими для всех стран. Самое главное – еврейское бегство после аншлюса (при явном попустительстве немецких властей) выходило из-под контроля. Прибытие все большего числа неимущих беженцев убедило власти в необходимости остановить дальнейшую еврейскую иммиграцию, невзирая на гарантии еврейских комитетов. Это ограничительное отношение внутри континентальной Европы следует рассматривать в международном контексте, поскольку тем еврейским беженцам, которые получили временное убежище в либеральных государствах континентальной Европы, становилось все труднее найти страну, которая согласилась бы принять их в качестве иммигрантов. Хотя многие государства на словах поддерживали идею международных переговоров для решения проблемы беженцев из Германии и других стран, отсутствие положительных результатов на Эвианской конференции летом 1938 года продемонстрировало полное отсутствие коллективной политической воли. Таким образом, проблема оставалась в первую очередь внутренней, сдерживаемой лишь ее влиянием на отношения с Германией, с одной стороны, и на отношения с соседними государствами – с другой. Каждое европейское правительство должно было учитывать политику других государств, и каждое из них боялось стать центром притяжения для евреев, подразумевая, что тон задают государства, максимально ограничивающие въезд к себе. Страх оказаться менее строгими или избыточно великодушными вызывал упреждающие действия и порождал восходящую спираль ограничений.
Нелиберальная политика отказа в защите еврейских беженцев была изначально узаконена германской политикой «выдавливания». Либеральные ценности, которыми до этого момента руководствовались в отношении беженцев, были заменены на решимость нарушить международное право. Однако эта решимость стала лишь спусковым крючком для полномасштабной атаки на временную защиту еврейских беженцев. Хотя голландские власти даже открыто называли (неполитических) беженцев «нежелательными», но, похоже, Нидерландам было далеко до других стран континентальной Европы, которые вообще исключили большинство гуманитарных соображений из повседневной практики управления миграцией.
Поскольку отрицать, что евреи, бегущие из Германии, являются беженцами, становилось все труднее, власти либеральных стран, граничащих с нацистской Германией, предпочитали сдерживать поток беженцев с помощью пограничного и дистанционного контроля. Внешний контроль был практически незаметен для общественности и мог быть организован с помощью административного диктата и без проверки. Пограничный контроль был усилен, но он по-прежнему зависел от дипломатических соображений. Вскоре после аншлюса несколько стран начали проводить прямолинейную бюрократическую пограничную политику, согласно которой иностранцам, не имеющим достаточных документов, то есть еврейским беженцам без виз, массово отказывали во въезде в страну. Другие приграничные государства не желали ради более эффективного внешнего контроля ставить под угрозу свои отношения с Германией и разработали более персонализированную систему пограничного контроля, чтобы не пускать еврейских беженцев. У обеих групп стран возникли проблемы с тем, как заставить эти схемы работать и выделить нежелательных беженцев из общей массы пересекающих границу. Введение штампа «J» в немецких паспортах решило эту проблему и в значительной степени унифицировало способ, с помощью которого еврейским беженцам регулярно отказывали в приеме не только на границах либеральных государств Западной Европы, но и в офисах их консульств.
Повышение эффективности на границе не было единственной целью новых стратегий контроля миграции, разработанных в течение 1938 года. Несмотря на усиление и повышение эффективности контроля, граница оставалась проницаемой. Чтобы противостоять этому недостатку, государства все больше внимания уделяли разработке превентивных мер за пределами своих национальных границ. Введение штампа «J» – яркий пример того, как либеральные страны (в данном случае Швейцария (и Швеция)) лавировали, чтобы частично продемонстрировать Германии свою избирательную политику в отношении беженцев. Пытаясь укрепить контроль над иммиграцией, либеральные страны не избежали еще более явного пособничества нацистам. Самый яркий пример: требуя от Германии сотрудничества на границе, швейцарские и бельгийские власти спровоцировали радикальное изменение немецкой эмиграционной политики осенью 1938 года, в результате чего выдавливание мигрантов через западные границы Германии полностью прекратилось.
Эта жестокая иммиграционная политика, включавшая депортацию беженцев, проводилась в жизнь посредством секретных ведомственных инструкций, изданных для государственных учреждений, местных пограничников и государственных служащих, а не с помощью нового законодательства, которое должны были обсудить, обосновать и официально обнародовать. Таким образом, исполнительная власть сохраняла полный контроль над управлением миграцией, от которого она не хотела отказываться, и ограждала свои действия от общественного контроля. Однако, когда властям бросили вызов, они оказались готовы узаконить свою позицию, отрицая, что евреи, бежавшие из Германии, являются беженцами. Убедительным аргументом считалось то, что эти евреи покинули Германию с согласия немецких властей, в то время как (политические) беженцы должны бежать тайно. Либеральные государства Западной Европы, включая Нидерланды, сделали защиту политических противников нацистского режима, включая коммунистов, основополагающим принципом либерального управления миграцией.
Эта мантра давала преследуемым политическим активистам право на убежище и была противовесом нападкам на временную защиту еврейских беженцев. К 1938 году жесткая иерархия нацистских преследований, использовавшаяся в западно-европейской политике в отношении беженцев в 1933 году, была использована для отказа евреям, бежавшим из Германии, в какой-либо защите.
Жестокость Хрустальной ночи сделала очевидным, что нацистское государство по меньшей мере соучаствовало в преследовании евреев. Несмотря на это, Швейцария, Люксембург и Дания (хотя последняя почти не подвергалась миграционному давлению) сохраняли рутинную практику отказа людям, нуждающимся в реальной защите, на границе, а также на территории стран. В отличие от них, Бельгия и Нидерланды смягчили применение правил, которые дегуманизировали их иммиграционную политику. В ноябре 1938 года Нидерланды вновь подтвердили свою солидарность с еврейскими жертвами нацистских преследований, но уже через месяц голландские власти посчитали, что количество принятых людей больше не приемлемо. Хотя голландцы последовали примеру Франции, заключив беженцев в лагеря, это не было сочтено достаточным сдерживающим фактором. Депортация еврейских беженцев снова стала официальной политикой Нидерландов, хотя она была полна двусмысленности. В течение 1939 года Нидерланды колебались между насильственной депортацией и легализацией. Бельгия, которая в ноябре 1938 года возобновила защиту еврейских беженцев, передав значительную часть внутреннего иммиграционного контроля комитетам помощи, не прекращала ее вплоть до начала Второй мировой войны. Такая последовательность была результатом напористости гуманитарного лобби, наиболее ярко проявившего себя в момент Хрустальной ночи и спровоцированного министром, отвечавшим за иммиграционную политику, который яростно защищал свою бесчеловечную «реальную политику». Такое совпадение факторов означало, что внутренний миграционный контроль вышел из закрытых коридоров бельгийской власти в публичное поле. Теперь приток беженцев нельзя было свести к техническим вопросам миграционного контроля, и политической элите пришлось считаться с бдительной общественностью.
Несмотря на существование институционализированной политики в отношении беженцев, даже в Бельгии относительные достоинства политически и расово преследуемых все еще оценивались по-разному: в то время как политическим беженцам предоставлялось право на проживание,
