Антропология и современность - Франц Боас
Его сугубо географические статьи об Арктике продолжали печататься до 1888 года, но даже к тому времени этнологические работы Боаса об эскимосах по количеству и объему уже превзошли географические. Его наиболее полный географический отчет – это упомянутое приложение к «Петерманнс Миттайлюнген» за 1885 год, в то время как его фундаментальный труд об эскимосах, написанный для Бюро этнологических отчетов, вышел в 1888 году, когда Боас уже плодотворно занимался полевыми исследованиями в Британской Колумбии.
Из Сент-Джонса он впервые приехал в Соединенные Штаты, и часть зимы 1884/1885 года провел в Нью-Йорке. С этим периодом связан ряд коротких статей для иллинойской «Стаатс-Цайтунг», а также для «Ивнинг пост», напечатанных с 18 января по 2 марта. Отдельные работы появлялись в «Сайенс» и «Попьюлар Сайенс Мантли» (прежнее название «Сайентифик Мантли»). Осознанно или нет, та поездка в Штаты наметила траекторию дальнейшего пути и, несомненно, закрепила его владение английским языком.
По возвращении в Германию Ф. Боас вскоре поступил на работу в основанный Адольфом Бастианом Музей народоведения. Бастиан собрал штат талантливых сотрудников, и они, а также другие антропологи, с которыми он познакомился в Этнологическом обществе, оказались людьми чрезвычайно интересными и деятельными. Вероятно, именно в те же 1885–1886 годы Боас начал общаться с Рудольфом Вирховом, который, как нам кажется, повлиял на него лично больше, чем кто-либо другой из коллег-ученых.
Летом 1886 года Боас окончательно прижился в Берлинском университете и получил назначение на должность доцента в области географии. Ему предлагали попробовать свои силы в других университетах, но он предпочел Берлинский из-за его системы поощрений и связей. Назначение было отложено на некоторое время. Быть может, были и другие причины, но одной из них, как нам известно, было сопротивление, оказанное представителем устоявшегося «исторического» подхода Генрихом Кипертом новому научному направлению, которое представлял Боас. К этому движению должен был также принадлежать Фридрих Ратцель; однако их отношения не совсем ясны, как в личном, так и в интеллектуальном плане. Боас почти наверняка находился под влиянием Ратцеля, который не был тем поверхностным защитником окружающей среды, каким его до сих пор неверно представляют. Например, у Ратцеля Боас перенял концепцию маргинальных народов. Кроме того, естественно-историческая точка зрения Ратцеля была для него более приемлемой, чем точка зрения Бастиана, легко скатывающегося в мистику. Эти два человека условно представлены в немецкой истории (хотя это – огрубление) как противоборствующие основатели двух главных течений в этнологии. Однако окончательно утвердившись в антропологии, Боас оказался гораздо более озабочен культурными факторами как таковыми, а не экологическими, и со временем стал восприниматься как антиэколог. Это опять-таки не совсем точно, но очевидно, что почти все молодые люди, которых он обучал или на которых оказывал влияние, были антиэкологами или стали ими впоследствии. Перейдя из географии в антропологию, Боас со свойственной ему основательностью сосредоточил внимание на негеографических факторах. Ратцель, с другой стороны, похоже, был склонен к компромиссу и оставался географом, хотя его первоначальный вклад лежал главным образом в области географии человека, то есть культурной географии. Поэтому в один момент он колебался между рассмотрением чисто культурных процессов, таких как диффузия, а в другой – сугубо экологических влияний. Точно так же никогда не было до конца понятно, относится ли его концепция маргинальности в первую очередь к населению или к культуре. От такого рода неопределенности Боас был внутренне защищен, и его отношение к Ратцелю, по-видимому, было отрицательно-критическим, смягченным отдельными факторами. Не существует известных записей о более тесном личном контакте двух ученых. Их условная связь почти наверняка объясняется тем, что оба они примерно в одно и то же время занимались не только географией, но и культурой и боролись против консерватизма, стремившегося ограничить географию в основном ее политико-историческими аспектами. Более того, Боас в дополнение к этнологии быстро вошел в области антропометрии, лингвистики и фольклористики, которых профессиональные географы, а вместе с ними и Ратцель, не касались.
В 1885–1886 годах в Берлине демонстрировали представителей белла-кула. Боас, имея за плечами опыт изучения эскимосов, незамедлительно приступил к полевым исследованиям этих индейцев. Он также изучил обширные коллекции с северного Тихоокеанского побережья, переданные в музей Бастианом. В результате в 1886 году были опубликованы две работы по языку и две по культуре белла-кула. Но куда более важным было пробуждение в тот момент его интереса и возникновение стремления к полевым исследованиям, и Боас запланировал поездку на побережье Британской Колумбии. Бастиан пообещал приобрести те артефакты, что будут привезены, чтобы покрыть расходы на поездку. И Боас снова отправился в путь – опять самостоятельно, взяв отпуск в Берлинском университете еще до начала своей службы в нем.
По пути к Тихоокеанскому побережью он посетил собрание Американской ассоциации, проходившее тогда в середине лета, в Буффало, и был назначен иностранным кандидатом в члены ассоциации генеральным секретарем Ф. У. Патнемом. Таковым было начало долгого профессионального общения. Полевые работы же шли в течение оставшейся части 1886 года.
Оказавшись в Нью-Йорке в январе 1887 года, он зашел в редакцию «Сайенс» со статьей, а его в итоге пригласили занять должность помощника редактора. Он согласился и в дополнение к другим обязанностям опубликовал в течение 1887 и 1888 годов около 50 коротких статей и обзоров под рубриками «Заметки об исследованиях и путешествиях» и «Этнологические заметки». Эта работа давала средства к существованию, и в 1887 году он смог жениться на Марии Краковицер.
Вероятно, именно в это время он уволился из университета, решив стать американцем. Нам кое-что известно о его мотивах, но не о точной хронологии событий. Позже Боас говорил, что, хотя его детство было наполнено надеждами на будущее объединение Германии, он вырос в семейной традиции как ревностный республиканец и ярый индивидуалист, и потому американская демократия показалась ему идеалом. Он сознавал условности немецких реалий, которые, как правило, ограничивали молодого ученого рутинной университетской карьерой. Он также не принимал официального требования государства заявлять о конфессиональной принадлежности. Последней у него, по сути, не было. Так или иначе, он принял решение.
Почти 30 лет спустя Ф. Боас вспоминал, что нашел в Соединенных Штатах возможность для деятельности, которой было бы трудно заниматься в Германии, и что, если бы он снова вернулся в свою молодость, то точно так же стал бы искать ту область, где мог бы свободно развиваться. В то же время он пришел к пониманию того, что американский индивидуализм, столь присущий молодежи, полностью достижим только в молодой стране и что в более старшем и плотном населении
