На языке животных. Как они общаются друг с другом и как нам научиться понимать их - Карстен Бренсинг
Я не нашел у Брема такого термина, как «экология» или «экологическая ниша», как, например, у Дарвина или у Эрнста Геккеля (1834). В его мире добрых и полезных или злых и вредных животных не было подобных понятий. Таким образом, несмотря на свою дальновидность, он оказался в ловушке антропоцентричного мировоззрения.
Эта картина мира требует пояснения, чтобы лучше понимать последующее развитие. Для Брема было вполне естественно видеть в животных больше или, может, даже одушевлять их, только так он мог объяснить разнообразие их поведения. В 1866 году Брем писал в Gartenlaube – журнале, который был популярен так же, как Spiegel, Stern и Fokus, вместе взятые, – в 15-м выпуске на странице 229 следующее: «Некоторое время тому назад мне доставили по почте несколько статей из одного неназванного журнала, которые ставят своей задачей опровергнуть предположение о „душе“ животных как ошибочное.
Могу согласиться с господином автором в том, что термин „душа“ для меня тоже непостижим, я могу понять только то, что мозг осуществляет деятельность, которую мы определяем как дух. Это не то, что имеет в виду ученый автор рассматриваемого эссе. Он представляет себя в завидном положении, якобы зная что-то о „душе“ и приписывая это исключительно человеку, оправдывая тем самым свою полубожественность, и одним ударом отправляет весь остальной животный мир в бездну пустоты, пустословя об „организующей силе“, которая производит чудесные эффекты в мозгу животных, вводит в заблуждение обычных людей, что легко может привести к неверным выводам»[261].
Он имеет в виду распространенное в то время мнение, что животные созданы Богом для человека и являются не более чем запрограммированными автоматами. Между тем, несмотря на религиозность родителей и свое собственное религиозное мировоззрение, Брем поддержал дарвиновскую теорию эволюции, опубликованную в 1859 году. Для Германии это было революционно, и неудивительно, что Брем стал участником так называемого «преступного стола» – интеллигентского братства, объединившего тех, кто пережил революцию 1848–1849 годов в Германии и политические преследования. В последующие десятилетия после революции образованная буржуазия нуждалась в новом мировоззрении и приветствовала все новое, что могло поколебать существующий баланс сил. Таким образом, Брем был в тренде и сам стал проводником новых трендов.
В этом же духе он продолжает: «…натуралист, не беспокоящийся за человеческое достоинство, радуется при встрече с живым шимпанзе, получив возможность сравнить, имеющий предубеждение по отношению к себе подобным, чувствует себя неловко…»
Прекрасно сказано, и я всем сердцем поддерживаю это, однако продолжение этого абзаца печально: «… внутри первого класса царства животных есть существа (здесь он имеет в виду шимпанзе), которые лишь немного отличаются от самых низших негров…» Он написал эту фразу более чем через 50 лет после того, как в 1814 году на Венском конгрессе рабство в Европе было осуждено. В его мире шимпанзе мог бы стать почти полноценным чернокожим. Он также проводил различия между кавказцами, народностью динка и папуасами – туземцами Новой Гвинеи, опираясь на аналогии при сравнении людей и животных: при условии, конечно, что он знал, насколько велика разница между человеческими расами. Для Брема это было абсолютно логично, ведь он заметил: «…что менее всего негры способны когда-нибудь научиться правильно говорить, но их громкие крики очень напоминают так называемые звериные звуки».
Однако в статье из Gartenlaube обнаруживаются еще более противоречивые идеи, и когда автор описывает главного героя рассказа, то еще раз доказывает свое отношение к животным: «Она (самка шимпанзе Молли, с которой Брем проводил много времени, будучи директором Гамбургского зоопарка) понимает, что ей говорят, и мы тоже понимаем, что она хочет сказать – не словами, конечно, но такими красноречивыми криками и слогами, что невозможно ошибиться по поводу ее пожеланий. Она осознает себя и свое окружение и понимает свое положение. В компании с людьми она приписывает себе больше талантов и способностей, в компании с животными она проявляет нечто похожее на чувство собственного достоинства, как у людей: она считает себя лучше, стоящей выше над другими животными, в частности над обезьянами. Она различает взрослых и детей: первых она уважает, последних почти не замечает. У нее острый ум, и она позволяет себе подшучивать не только над животными, но и над людьми. Она выказывает интерес к предметам, в которых у нее не могла бы возникнуть потребность в естественной среде обитания, к животным, которые ее, так сказать, совсем не касаются и с которыми она завязывала дружбу тем или иным способом. Она не просто любопытна, но и буквально любознательна: объект, который захватил ее внимание, приобретает для нее особую ценность, когда она узнает, как им пользоваться.
Она понимает, как делать выводы, как одно следует из другого, как перенести определенный опыт соответственно на новые обстоятельства. Она хитра, даже лукава, упряма, но не строптива; она просит, что ей причитается, но без своенравия. У нее бывает разное настроение и расположение духа, сегодня – веселое и приподнятое, завтра – грустное и угрюмое. Она развлекается в одной компании и скучает в другой, шутит в уместных ситуациях, а различает неуместные шутки. Она выражает свои чувства, как человек. Будучи в веселом настроении, она, конечно, не смеется, но хотя бы улыбается. Печальное настроение, напротив, она демонстрировала почти так же, как и человек: все можно было прочитать по ее виду. Однажды я застал ее в отчаянии, потому что не смог выполнить ее жгучее желание прогуляться по саду. Она бросилась на землю, легла на спину, кричала, ее лицо исказилось, она вырывала клочки шерсти. Это напомнило мне об испанской женщине, усомнившейся в верности своего возлюбленного, которая выпила фосфор, чтобы отравить себя, точь-в-точь!
Другие обезьяны и собаки обладают схожими умственными способностями, однако проявление ума у шимпанзе выглядит более явным и понятным, потому что это определенно более похоже на то, что мы видим у человека, чем на проявление ума этих животных».
По оценке Брема, Молли считала себя лучше других животных и чувствовала превосходство. Нечто похожее заявляла и исследовательница Сью Сэведж-Рамбо спустя более чем 130 лет. Она обучала бонобо Канзи (одного из двух шимпанзе) искусственному языку йеркишу, созданному на основе символов. Канзи освоил более 400 абстрактных символов и был способен составить
