Убит тобой - Татьяна Семакова

Проходим в дом. Максим не разувается, на полах и мебели большой слой пыли. Пока он несет меня до гостиной становится ясно, что тут либо давно не жили, либо давно не убирали.

Максим неаккуратно перекладывает меня на диван, сам устраивается в стоящее рядом глубокое кресло, широко расставляет ноги. Но пугает скорее его взгляд. Столько ненависти… с чего бы вдруг?

– Ну что? Будешь хорошей девочкой?

– Да, – отвечаю я поспешно, неотрывно таращась в его злые глаза.

– Прекрасно, – презрительно кривит он губы и тянется руками к паху. Расстегивает пряжку ремня, пуговицу, ширинку.

– Развяжешь? – спрашиваю я с мольбой. – Мне больно…

– Потерпишь, – ехидно улыбается Максим и приспускает боксеры, вываливая свое драгоценное сокровище.

Я спускаю ноги с дивана, встаю и падаю на колени. Если честно, даже униженной себя не чувствую. Сейчас невозможность свободно перемещаться в пространстве скорее на руку. Все надеюсь на какую-то гениальную мысль, но в голове крутится только один вопрос.

– Можно спросить? – шепчу, достигая его колен. Смотрю снизу вверх.

– Пока – отсосешь. Дальше видно будет, – мерзко ухмыляется Максим.

– Это понятно. Я о другом. – Я сглатываю и покусываю нижнюю губу, ожидая разрешения.

Максим раздраженно закатывает глаза.

– Ну, – рыкает он на меня.

– Почему я лицемерка?

– Ты, мать твою, еще спрашивать будешь?! – ревет он медведем и отвешивает очередную пощечину.

Я заваливаюсь вбок, прямо между низким деревянным столиком, вокруг которого расставлена мягкая мебель, и диваном. Судорожно выдыхаю, ощутив, что только что была на волосок от встречи с близкими, но настырно прошу:

– Пожалуйста, ответь. Я все сделаю. Все, что скажешь. Только ответь на единственный вопрос.

– Хочешь услышать, да? – смеется он зло. – А давай я тебе встречный задам, а? – Максим подается вперед и вбок, чтобы быть ближе ко мне и шипит: – На что же ты потратила те бабки, которые я оставил на аборт?

По спине проносятся мурашки, а лопатки сковывает могильным холодом. Я прикрываю глаза, делаю короткий неровный вдох. И на выдохе отвечаю:

– На памятник.

Глава 2

Минуту ничего не происходит. Я лежу неподвижно, чувствуя, как немеет рука. И когда слышу, как он шуршит одеждой и застегивает молнию на брюках, от облегчения по телу проносится волна дрожи.

Максим хватает меня под локоть, помогает снова встать на колени перед ним.

– На меня смотри, – рыкает он, но прежней злобы в голосе нет. Я открываю глаза и смотрю на него сквозь слезы. – Говори, – приказывает Максим грубо.

– Кровотечение на позднем сроке, – произношу я через силу. – Я ее не убила, Максим. Я ее потеряла, – последнее я уже еле договариваю.

Губы кривятся, сдерживать слезы нет никакой возможности. Я роняю голову и громко всхлипываю, опускаясь все ниже, пока не упираюсь лбом в его колено.

Максим возится, чем-то щелкает, а через пару секунд рукам становится легко и комфортно. Я сразу же подношу их к лицу и тру глаза. И не сопротивляюсь, когда он сажает меня к себе на колени. Ни на что уже сил нет.

– Все, не плач, – бубнит он, обняв меня. – Погорячился.

– Погорячился?! – взвизгиваю я, почувствовав прилив сил и открыв глаза.

Максим морщится и недовольно смыкает губы.

– Не визжи. Не режу.

Я кошусь на его руку, в которой он держит складной нож. Он пропускает его под стяжкой на моих щиколотках и разрезает пластик. А потом вонзает нож в подлокотник кресла одним безжалостным движением. Я только глаза пошире распахиваю, перестав рыдать.

– Когда ты таким стал? – бормочу я, ставя брови домиком.

– Когда я таким не был? – язвительно парирует Максим. Сворачивает голову в сторону, справляясь с раздражением. – Как это случилось?

– Не знаю. – Я апатично пожимаю плечами. – Все хорошо было. Седьмой месяц, никаких патологий. А потом вдруг такая резь… я на улице, возвращалась с работы. Частным сектором пошла, так быстрее до поселка. Упала, шевельнуться не могу. Пока нашли, пока скорая… Как меня откачали – неясно. Как и зачем.

– Херни не неси, – бурчит Максим. – Родишь еще. Девочка?

– Тихонова Маргарита Максимовна, – говорю я с дрожью, пытаясь снова не зареветь.

– Как мать мою назвала, – выдувает Максим. – Спасибо.

Кладет лапу на мою голову и целует в макушку. И так странно это… я чувствую, как его мелко трясет.

– Спасибо? – лопочу я плаксиво. – Спасибо? Ты велел мне избавиться от нее!

– Ну, велел. Я же знал, что ты сделаешь по-своему.

– В смысле?! – снова перехожу я на визг.

– В коромысле! – хамит Максим. – На ухо мне не ори, истеричка!

– Ты больной, – ставлю я диагноз и пытаюсь подняться с него, но он смыкает на мне руки. – Отпусти, – бесполезно пыхчу я, отталкиваясь от него.

– Я сейчас снова свяжу тебя, – шипит Максим негромко. – А перед этим раздену, чтобы потом не заморачиваться.

– И что? – Я дерзко вскидываю подбородок. – Трахнешь? Как страшно! Никогда такого не было и вот опять!

– Храбрая, да? – с трудом сдерживает он смех. – Трахнуть тоже можно по-разному.

– Делай, что хочешь, – отмахиваюсь я от него, отворачиваясь. – Психопат. Что это вообще значит? – Я снова резко поворачиваюсь.

– Что именно? – приподнимает он одну бровь.

– То, что ты сказал, – шикаю я, теряя терпение. – Зачем было требовать аборт, если знал, что я его никогда не сделаю?

– Затем, что не мог участвовать в жизни ребенка. На тот момент. И бабок оставил столько, сколько ни один аборт не стоит. Как по мне, вполне можно было догадаться.

– Тридцать пять тысяч, которые ты вытащил из бумажника – это, по-твоему, большие деньги? Ты бы хоть ценник погуглил, – презрительно сморщиваюсь я. – На коляски, например.

– Я о тех, что оставил после, – мрачно отвечает Максим и приглядывается ко мне. – Семь мультов, на первое время. Потом было бы больше, но, когда я приехал посмотреть, как выглядит мой ребенок, не увидел даже пустышки в квартире.

– Ты дурной? – бормочу я почему-то очень низким голосом. – Какие семь мультов?

– Которые я