Сводница без тормозов - Любовь Перуница
Я понимаю, что происходит. Паблики, связанные с маникюром, новости города, отзывы на профессионалов — все, что отслеживает каждый уважающий себя мастер любого профиля, пестрили «обличающим» отзывом на нашу студию и конкретно на меня. Комментов под постами много, просмотров во много раз больше.
Разумеется, после таких публикаций, рейтинг студии сильно упал. Новые записи теперь отсутствуют не только у меня, но и у других девочек. О размере убытков руководительницы не хочется и думать.
Меня вызвала Элина. Её кабинет, обычно такой светлый и дружелюбный, сегодня казался камерой для допроса. Сама она сидела за столом, и перед ней лежал распечатанный лист. Её лицо было невозмутимым, профессиональным, но в уголках губ таилась усталая складка разочарования.
— Арина, присаживайся.
Я молча опустилась на стул, сплетая на коленях ледяные пальцы.
— Ко мне поступила жалоба, — она медленно повернула ко мне экран планшета. — Очень подробная и… убедительная.
На экране большого монитора, который она для удобства развернула ко мне, был разгромный отзыв. Длинный, ядовитый, написанный витиеватым языком, полный ужасающих подробностей о «некомпетентности», «антисанитарии» и «хамстве» мастера Арины. Он был подписан именем Миланы Вогановой. Прилагались фото — то самое крошечное повреждение на руке было снято крупным планом, выглядело ужасающе. Там явно очень качественно доработали фотошопом. И видео, грамотно смонтированное, где она дергается.
Грамотно представленные материалы были представлены так, будто это был запланированный визит для разгрома репутации владельца студии и её сотрудниц. Ведь цены у нас недешевые, а работы «в лучшем случае посредственные».
Маша говорила, что все на моей стороне. Что есть запись с камер. Что готово опровержение. Но я смотрела на лицо Элины и понимала — это не имеет значения. Уже выпущенный в мир яд сделал своё дело. Опровержение, как бы оно не было хорошо представлено и написано — никому не интересно читать.
— Я понимаю, что это провокация, — голос Элины был ровным, но в нём не было ни капли тепла. — И личная жизнь каждого мастера — его личное дело. Но ты позволила этому личному выплеснуться за стены салона и ударить по репутации всего нашего дела. За последние два дня у нас не было ни одной новой записи. Постоянные клиенты звонят и осторожно спрашивают, «всё ли в порядке». Девочки нервничают, потому что поток клиентов сократился. И это все приправлено звонками из различных инстанций с уведомлениями о внеплановых проверках.
Она сделала паузу, давая мне понять весь масштаб катастрофы. Не моей личной. Общей.
— Я не могу делать тебе официальный выговор за работу. Ты один из лучших мастеров. Но я обязана сделать тебе строгий выговор за непрофессионализм. Ты позволила втянуть себя в личный конфликт, который теперь бьёт по бизнесу. Твоя репутация мастера, увы, теперь под большим вопросом.
Она была права. Абсолютно и беспощадно права. Я чувствовала, как по щекам ползут предательские горячие слёзы, но смахнула их тыльной стороной ладони с таким ожесточением, что кожа загорелась.
В горле стоял ком. Я видела не просто удрученное лицо начальницы. Я видела, как рушится маленький мирок, который мы все вместе строили. Как из-за меня страдают те, кто ни в чём не виноват. Девочки, которые теперь могут остаться без заработка. Элина, вложившая в это место душу.
И я приняла решение. Быстрое, ясное и неизбежное.
— Я ухожу, — прозвучало тихо, но чётко.
Элина взглянула на меня с удивлением.
— Арина, я не…
— Я ухожу, — повторила я твёрже. — Официально. По собственному желанию. Вы правы. Я принесла в наш общий дом свои проблемы, и теперь от них страдают все. Так не должно быть.
Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возникла заплаканная Маша.
— Что значит «ухожу»?! — её голос дрожал. Очевидно, она слышала только последнюю часть нашего разговора. — Нет, это не обсуждается! Если Арина уходит, то и я ухожу!
Я обернулась к ней, и сердце разорвалось от боли и любви к этой безумной, верной подруге.
— Молчи, — строго сказала я. — Ты никуда не уйдёшь. Тебе нужно думать о ребёнке. О декрете. Ты должна быть здесь, в тепле и заботе, а не бросаться в авантюры из-за меня. Я не позволю.
Маша попыталась что-то возразить, но я взяла её за руку и сжала её пальцы с такой силой, чтобы передать всю свою решимость.
— Элина, — повернулась я к руководительнице, — объявите, пожалуйста, официально о моём уходе. Скажите, что я взяла паузу для переосмысления профессионального пути. Что угодно. Это поможет успокоить клиентов и остановить слухи. Для всех это будет лучшим выходом.
Элина смотрела на меня, и в её глазах читалась не злоба, а тяжёлая, вынужденная решимость. Она кивнула.
— Хорошо. Я приму твоё заявление. Но хочу, чтобы ты понимала. Я не хочу, чтобы ты увольнялась. Расторгнем договор как положено, с отработкой двух недель.
Мы расставались без злобы. Было лишь общее чувство горечи от несправедливости мира и тихой усталости.
На прощание я остановилась в дверях и обернулась.
— Знаете, — сказала я тихо, больше себе, чем им, — есть такая старая истина: «Любая буря рано или поздно стихает. Но она всегда показывает, какие деревья крепко держатся за землю, а какие были слабы и полны пустоты». Спасибо вам за всё.
Я вышла из кабинета, оставив за спиной свою прежнюю жизнь. Мне было невыносимо больно и страшно. Но я сделала единственное правильное из возможных решений — взяла вину на себя, чтобы остановить бурю.
Глава 29 — Тихий подвиг
Боль от поступка Жени была такой острой, что мысль о походе в больницу, где мы могли столкнуться, казалась невыносимой пыткой. Я игнорировала тихие укоры совести о том, что не посещаю Людмилу Петровну, как обещала. Заглушала их работой над каналом и попытками не думать вовсе. Каждый день я проверяла телефон с опаской — вдруг я пропустила сообщение от матери Жени? Но там была лишь тишина.
И тогда написал Дима. Сухо, по-деловому, но без церемоний:
«Ариш, твоя кровь идеально подходит. Пора бы сдавать, если не передумала».
Простое предложение, а будто ножом по живому. Передумать? Нет. Я не передумала. Потому что Людмила Петровна ни в чём не виновата. Она не отвечала за то,
