Токсичные желания - Надя Брекель

Адам соединяет все это вместе с гитарой. Слезы обжигают мои глаза. Адам начинает петь, и можно почувствовать, как энергия толпы поднимается, когда люди начинают хлопать, раскачиваться и поднимать фонари на стадионе. И когда он, наконец, доходит до припева, стадион сходит с ума. Адам опускается на одно колено, погружаясь в музыку, его черные волосы слегка развеваются. На короткую секунду я вижу Блейка на сцене. Его черные как смоль волосы развевались, когда он покачивал бедрами с гитарой, чувствуя музыку, чувствуя боль, которая сопровождала слова. Слеза скатывается по моим щекам, когда я широко улыбаюсь, и мне кажется, что Мел сжимает мою руку, но я загипнотизирована. Я не могу отвести глаз от Адама. Могу представить ямочки на лице Блейка, когда он улыбается, когда толпа снова сходит с ума. Когда он доходит до второй части припева, люди уже танцуют на стадионах. Я бросаю взгляд на Клиффа, и сначала мне кажется, что он смеется, но когда я вижу, как он вытирает лицо, я понимаю, что он не смеется, а плачет. Слезы текут по его лицу, когда он бормочет:

— Мой мальчик, мой мальчик, мой мальчик, мой мальчик.

Эта песня, без сомнения, скоро попадет в чарты, и хотя я разочарована, что не я сделала это для Блейка, это только повысило узнаваемость альбома, и я была бы дурой, если бы подумала, что Кольт не принимал в этом участия. Я наблюдала, как он стоял в стороне, глядя на Адама, заложив руку за спину, как будто он действительно отдавал честь Блейку и дарил ему этот момент времени, как он желал все эти годы назад.

Я нежно положила руку на плечо Клиффа, давая ему понять, что плакать можно, что можно чувствовать боль и потерю, а также гордость и радость, которые пришли вместе с ними. Потому что я тоже так себя чувствовала. Говорят, что слезы — это безмолвный язык горя, а горе — это язык любви. В таком случае мы никогда не перестанем горевать об отсутствии Блейка. Я смотрю в небо и закрываю глаза, благодарная. Потому что теперь, когда бы эта песня ни звучала по радио, она навсегда заполнит пустоту, которую он оставил.

55

КОЛЬТ

Музыка может изменить мир, потому что она может изменить людей.

— Боно

Дверь гостиничного номера распахнулась, и мое сердце словно сжалось.

— Привет, ты, должно быть, Мел, я Кольт. — Я протянул руку, но Мел стояла, уперев руку в бедро, слегка опираясь на дверь, и нахальство сошло с ее лица. — Эбигейл здесь?

— Разве ты хочешь знать? — Она выглядела готовой пойти куда-нибудь и повеселиться. На ней был нарядный топ, подчеркивающий декольте, но топ был таким маленьким, что можно было разглядеть ее живот, когда она держала руку поднятой, придерживая дверь открытой. Я знал, что если она куда-то уходит, это означает, что Эбигейл тоже там.

Только через мой труп.

— Мел, пожалуйста, — я не принимал душ, и уверен, от меня разило потом, грязью и мускусом одновременно, но мне было все равно. Я подошел на шаг ближе. — Эбигейл внутри?

Она глубоко вздыхает.

— Нет, она ушла.

В то же время мое сердце разорвалось, когда Джош вышел из ванной.

— Чувак, эта игра была огненной. Я имею в виду, вау. Я понимаю, почему они платят тебе такие большие деньги.

Джош выглядел так, словно тоже освежился: волосы зачесаны назад, а одеколона хватило бы, чтобы на него набросилась стая жаждущих женщин.

— Куда она пошла? — спросил я.

— Ты ищешь Эбигейл? — Спрашивает Джош, откусывая кусочек вяленой говядины.

Я даже ничего не говорю. Я просто смотрю на него взглядом, который говорит, какого хрена, по-твоему, я здесь.

— Откуда ты вообще узнал номер ее комнаты? — Спрашивает Джош с набитым ртом

— Одно слово, деньги. Теперь скажи мне, где она? — Я начинаю терять терпение.

— Наоми доставляла ей неприятности, когда мы покидали стадион, и она знала, что Наоми будет на афтерпати. Поэтому, вместо того чтобы разбираться с этим, она перенесла свой рейс домой на сегодняшний вечер.

— Черт, — кричу я шепотом.

Я знал, что будет трудно уйти со стадиона из-за всех этих вопросов репортеров о Блейке и, конечно, об игре. Они хотели знать, почему я никогда не рассказывал о Блейке, почему это было так скрыто от таблоидов, и, конечно, они хотели знать, как он умер. Я никогда не рассказывал о Блейке, потому что хотел сохранить в тайне. Я знаю, насколько безжалостными были СМИ, и не хотел, чтобы на моего мертвого брата смотрели как на наркомана с передозировкой. Я ответил на достаточное количество вопросов, чтобы репортеры были довольны и не преследовали меня по стадиону, хотя один репортер пытался. Трой сдерживал их, чтобы дать мне возможность вырваться на свободу, но когда я попросил кого-то в отеле дать мне номер комнаты Эбигейл, было уже слишком поздно. Эбигейл ушла, так что вместо этого я стою здесь и разговариваю с этими двумя.

— Она ушла около часа назад, — говорит Джош.

— Если ты будешь двигаться достаточно быстро, возможно, тебе удастся поймать ее, — говорит Мел, скрещивая руки на груди.

— Какая авиакомпания?

— Американ, — говорит Мел.

— Спасибо. — Я ударил в дверь, развернулся и побежал по коридору. Мел и Джош кричали мне вслед.

— Удачи.

Она была мне нужна, и потребовалось бы чудо, чтобы поймать ее тем же рейсом. Если нет, то, по крайней мере, я знал, куда она направляется.

Спустя двадцать четыре часа и еще больше подкупов я оказался на пороге дома сестры Эбигейл. Стоило выложить пять тысяч, чтобы заставить Джоша рассказать то, где сейчас живет Эбигейл, поскольку Мел была на заднем плане, пьяная в стельку, и просила его не делать этого.

Однажды я разбил сердце Эбигейл. Мне не нужно было делать это снова. Излишне говорить, что мои нервы были на пределе, и недостаток сна не помогал. Я позвонил в дверь и стал ждать, молясь всевышнему, чтобы она была здесь.

Когда дверь распахнулась, это была Адали. Я узнал ее сразу после свадьбы, но тогда у нее не было ребенка на руках. Она встретила меня, без сомнения, несколько иначе, чем ту версию меня, которую она встретила на свадьбе.

На рубашке Адали были пятна от слюны, так что я не уверен, было ли это причиной того, что у нее было выражение спокойной сучки, или потому, что я не был ее любимым человеком, которого она хотела видеть прямо сейчас.

— Эбигейл в своей старой школе.

Я выругался