Ангел с разбитыми крыльями - Янина Логвин

— Адам, мы с папой должны сообщить тебе новость.

— Какую?

— Мы знаем, что ты не очень любишь Нью-Йорк, поэтому решили остаться на зиму в Италии. Ты рад?

— Ура-а! Мам, это из-за малыша, да? Я знаю, мне дедушка рассказал! А где мы его возьмем?

Мама сначала удивляется, а потом улыбается и обращается к хохочущему мужу:

— Реми, невероятно! Ни ты, ни твой отец совершенно не умеете хранить секреты!

— Лара, клянусь, я ни при чем! Отец сам догадался, как только мы приехали, что есть причина. А я не смог соврать, зная, как он этого ждал.

— Всё равно! Не понимаю, как Марио Санторо стал тем, кто он есть, и до сих пор не лишился языка?…

Дальше воспоминание прерывается. Истончается до шумного и счастливого нечто, которое давно прошло и никогда не вернется. И только эхо этого «шумного и счастливого» ещё долго будет звучать в памяти, выстуживая тепло из сердца и души.

Я помню незнакомый мост. Почему-то старый и мертвый, как будто он всплыл в памяти из кошмара. Компанию взрослых мужчин и несколько автомобилей, преградившим нам путь. Уже смеркается, ярко горят фары, и в их перекрестном свете я вижу, как отец выходит из машины, просит маму заблокировать двери и идет к компании.

Мужчины встречаются и разговаривают. Курят, пожимают руки. Окно со стороны водителя приоткрыто, и мы с мамой можем слышать их голоса и натянутый смех.

Однако папа не смеется, и мы тоже. Этот смех мне совсем не нравится. Он перемежается грубыми репликами и резкими ответами моего отца.

— Адам, сынок, спрячься под сидение! Сейчас же!

— Мама, мне страшно!

— Милый, сиди тихо и не высовывайся, прошу тебя! Что бы ни случилось, не высовывайся!

Дальше звучит выстрел, и мама вскрикивает.

— Реми!

Раздаются новые выстрелы.

Мама уже кричит, и сама выбегает к ним. Я это хорошо помню, потому что в эту самую секунду ужас парализует меня, и я понимаю, что случилась беда.

А дальше я прятался и плакал. И сидел тихо-тихо. А ужас всё не заканчивался.

Я слышал, как продолжает кричать и плачет мама, и думал, где же папа? Мой сильный папа? Почему он их всех не побьет?

И почему-то было слышно, как громко бурлит под мостом вода, протекая по каменному руслу быстрым потоком.

Мужчины смеялись, потом ругались. Потом я услышал грубый голос. Он приказал маме принадлежать ему. Только ему, или будет хуже. Потому что отступать некуда ни им, ни ей.

Но.… как это возможно? Ведь мама принадлежит мне и папе! И дедушке! Он всегда повторяет, что обожает свою невестку. Что за глупость этот страшный человек говорит?!

— Будь ты проклят, Скальфаро! Реми считал тебя другом, а ты выстрелил ему в спину. Будьте вы прокляты, убийцы! Ненавижу вас!

Голос у мамы был странным, отчаянным и злым. Я никогда ее такой не слышал.

А потом она снова закричала…

Сидеть под сиденьем было страшно, но ещё страшнее оказалось не знать, что происходит, и почему они мучают маму?

Я разогнулся, влез с ногами на заднее сиденье и посмотрел в окно. Оно тут же запотело от моего дыхания, но я стал вытирать его ладонями, смахивая слезы с лица.

Их было четверо взрослых мужчин. Трое стояли и смотрели, как четвертый насилует мою мать. Я видел выражения их лиц и никогда не смогу забыть. Они совершенно точно знали, что делали, и не чувствовали вины.

Я зажмурился и забился под дверь, но ужас всё не заканчивался. Эти ублюдки в тот день устроили себе длинное развлечение. Мама уже не кричала, она молчала, и я снова забрался на сиденье с ногами, не в силах сдерживать рыдания, поскуливая от страха, как щенок.

— Проклятье, Джанни.… Кажется, Массимо с Фредом ее задушили!

— Угомонись, молокосос! Всё равно надо было с ней кончать. Вот ребята и кончили! Лучше скажи, каково это — трахнуть Ледяную Лару, а? Член от холода не отвалился?

Послышался смех. Каркающий, неискренний и страшный.

— Как вставить Марио Санторо в задницу револьвер и выстрелить. Мы уничтожили его, Скальфаро! Клянусь, на этот раз Дон не выгребет, и север будет наш!

— Надеюсь, Ренцо. Но красивая была сука. И заносчивая. А могла быть моей… шлюхой, само собой. Я ведь порядочный глава семейства! Но она выбрала этого петуха Ремиджио…

— Обоссаться! Единственный сынок Санторо оказался фотографом! Сдохнуть от смеха! Не мог поспособнее состругать сынка! А теперь мы его в два счета разделаем! Джанни, этот идиот что, и правда считал тебя другом?

— Заткнись, Ренцо.

И снова грубый, натянутый смех, словно это не люди, а страшные птицы слетелись над мамой, и бьют над ней крыльями, раздирая когтями.

— Заканчивай ее драть, Фред, она мертва.

— А задницей шевелит будь здоров!

— Кончай, сказал! Надо спрятать тела и сжечь машину.

— Массимо, ты слышал? Стоп… Кто это у нас здесь?

— Ренцо!

Они заметили меня, или услышали мой плач, но один из них, самый молодой и ещё безусый, подошел к нашему автомобилю и выволок меня наружу за шиворот. Бросил на камни.

— Парни, похоже он всё видел.

Минуту все молчали. Видимо, такого поворота не ожидали даже они.

— Джанни, — отозвался тот, который Массимо. — Санторо никому не простит, если узнает.

— Знаю.

Их фигуры и лица я восстанавливал в памяти много лет. Каждое движение, каждую черту и слово.

И каждый раз это воспоминание возвращает меня в бесконечный ад, в котором секунды оборачиваются часами. И вновь тот, который со шрамом на толстой губе, подходит ко мне и медленно присаживается на корточки. Сверлит чёрными глазами, не скрывая своего лица. Рассматривая так же внимательно, как я его. Лицо убийцы моих родителей.

— Малыш, ты умеешь плавать?

Он спросил меня почти ласково, но я знал, что передо мной чудовище, и не ответил.

Я захлёбывался рыданием, и было так страшно, что я глотал собственный плач, боясь издать хоть звук.

Он ударил меня по лицу.

— Отвечай!

— Нет!

— Не умеешь. Но ничего, научишься. Парни, — скомандовал Скальфаро, вставая, — столкните его! Нам не нужны свидетели, мы и так увлеклись. На нем нет следов, так что просто сбросьте в реку.

Нет, этот Джанни не боялся убить меня лично. Он знал, что делал. Но ему нужны были гарантии молчания, и в тот миг он связывал их всех одним преступлением.

Они стояли и молча стреляли в землю у моих ног, пока мой плач не превратился в крик ужаса. Я видел по их