Прятки - Диксон Уиллоу
— Я учился, — говорю я, и ложь срывается с языка так легко. — Много занимался, ведь на следующей неделе начинаются экзамены.
— Хорошо, хорошо, — отвлеченно отвечает она.
— Что происходит? — спрашиваю я.
Я близок со своими родителями и люблю их, но мы не любим разговаривать. Мы не звоним друг другу просто поболтать или поговорить о пустяках, поэтому, если она звонит, то на то есть причина.
— Мне нужно поговорить с тобой о твоих школьных каникулах.
— А что с ними? — спрашиваю я, чувствуя, как сердце подкатывает к горлу.
— В планах произошли изменения.
— Да? — говорю я безэмоциональным голосом.
— Да, — продолжает она. По крайней мере, теперь она звучит несколько бодрее и как будто внимательно слушает меня. — Манчини пригласили твоего отца и меня провести Новый год на их вилле. Ты помнишь Манчини, да? У них есть дочь Лили и сын, который немного младше Кэма.
— Да, конечно, — сухо отвечаю я. Я понятия не имею, кто такие Манчини, и мне совершенно все равно, что у них есть дети, ровесники моего брата и сестры. Но лучше просто сказать, что я помню, чем выслушивать двадцатиминутную тираду мамы о том, кто они такие и почему мы должны поклоняться им. — Но какое это имеет отношение ко мне и моим школьным каникулам?
— Дело в том, что мы не будем дома на Новый год и в последнюю неделю твоих каникул. Мы уже договорились со школой твоего брата и сестры, чтобы они могли вернуться раньше, и только что получили известие от администрации твоей школы, что ты тоже можешь вернуться в Сильверкрест в то же время.
— Почему я должен возвращаться в школу раньше, потому что вы едете в Италию? Я взрослый человек. Я могу остаться дома один на каникулах.
— Да, конечно, ты взрослый, — быстро отвечает она. — Но помнишь, как мы говорили о ремонте части первого этажа?
— Да, — медленно говорю я.
— Мы все подготовили, чтобы ремонт прошел, пока нас не будет, поэтому оставаться дома не вариант.
— Мне все равно, что там будут рабочие, — говорю я ей. — Особенно если они будут работать только на первом этаже. Они не будут мне мешать, а я просто не буду им мешать.
— Это небезопасно, — твердо говорит она. — Вокруг будет слишком много людей, слишком много возможностей для того, чтобы что-то произошло. Я хочу, чтобы ты, твой брат и сестра были в безопасности в школе, пока мы будем за границей.
— Но…
— Прости, — говорит она, смягчая тон. — Но после того, что произошло, мы не можем не быть слишком осторожными. Ты понимаешь, да?
Я понимаю ее, и знаю, что она делает это не для того, чтобы быть стервой или испортить мне жизнь или что-то в этом роде, но это не значит, что я согласен с ней или с ее чрезмерной опекой.
Но спорить с мамой бессмысленно. Она самый упрямый человек, которого я знаю, и когда она что-то решила, то только божественное вмешательство может заставить ее изменить свое мнение.
— Да, — говорю я, с трудом контролируя свой тон. — Я понимаю.
— Я знала, что ты поймешь, — говорит она весело. — Ты всегда был самым спокойным из детей. Клянусь, я бы никогда не завела троих, если бы мне приходилось беспокоиться о тебе так же, как о твоем брате и сестре, — добавляет она с усмешкой.
Я вынужденно смеюсь. Она говорит мне подобные вещи уже много лет, но до сих пор не понимает, что это не комплимент, как ей кажется.
Быть тихим ребенком означает, что я не попадал в неприятности, как мои более своенравные и хаотичные брат и сестра. Но это также означает, что большую часть своей жизни я был игнорирован, потому что я был хорошо воспитанным ребенком, о котором им никогда не приходилось беспокоиться.
Пока им не пришлось беспокоиться, а теперь они только этим и занимаются.
— Мне пора, — говорит она, снова звуча рассеянно. — Поговорим позже.
— Хорошо. Пока, мам.
— Пока, дорогой.
Связь обрывается, и я бросаю телефон обратно на стол.
Просто чертовски идеально. Последнее, чего я хочу, — это вернуться в школу на неделю раньше, но у меня нет выбора. Я может и взрослый, но из-за чрезмерной опеки родителей и жесткого контроля, который Сильверкрест осуществляет над своими учениками, у меня нет ни власти, ни самостоятельности, и так будет до тех пор, пока я не закончу школу и наконец не стану самостоятельным.
Волосы на затылке снова встают дыбом, и меня охватывает уже знакомое ощущение, что за мной наблюдают.
С момента моей пробежки на прошлой неделе я не видел никого и ничего подозрительного, и до сих пор не знаю, действительно ли я видел то, что мне показалось. Возможно, это было плодом моего воображения или просто оптической иллюзией, которую мой мозг интерпретировал как человека.
Даже если в лесу кто-то и был, возможно, он просто гулял, курил травку или делал что-то, не имеющее ко мне никакого отношения. Если он гулял или просто находился в лесу, я, вероятно, напугал его, и поэтому он спрятался. Если он занимался чем-то не совсем законным, то, очевидно, он бы спрятался от меня.
Я почти убедил себя, что все это было в моей голове, но потом вчера вечером я получил это письмо, и моя паранойя перешла в гиперрежим.
Джейкоб Фишер мертв. Полицейский отчет был настоящим, как и отчет о вскрытии, который я нашел. Я также точно знаю, что человек, на которого он работал, мертв, поскольку он был известной личностью и об этом говорили во всех новостях, но это проклятое письмо доказало, что кошмар еще не закончился.
Еще одна волна беспокойства пробегает по моей спине, и я инстинктивно оглядываюсь. Конечно, в моей комнате никого нет, но ощущение, что за мной наблюдают, становится все сильнее. Медленно я встаю и подхожу к окну. Я нахожусь на третьем этаже, и из моего окна открывается вид на лес. Вокруг меня буквально ничего нет, кроме деревьев, камней и грязи, но я все равно не могу избавиться от ощущения, что кто-то наблюдает за мной.
Я мог бы закрыть шторы, но по какой-то причине не хочу этого делать. Закрыв их, я чувствую, что поддамся страху, но есть и часть меня, которая не хочет давать тому, кто там может быть,
