Ушла в винтаж - Линдси Левитт
– Представь себе, как это выглядит, дорогая. – Мама кладет локти на стол. – Я уверена, что это просто школьное задание и ничего между вами не было. Но ты ведь не хочешь, чтобы у людей сложилось превратное впечатление? А вдруг все подумают, будто ты бросилась в объятия двоюродного брата Джереми?
– Ничего такого не происходит, мама. Я знаю, что покупка мишуры – вполне невинное занятие, и Оливер это знает. – В теории. В общих чертах. Наверное. – Какое мне дело до того, что обо мне подумают? Не хочу быть грубой, но это не твое дело.
– Не мое дело?! – вспыхивает мама. – Ты моя дочь. Конечно же, это мое дело.
– Давай… просто оставим это, хорошо? Это не так уж и важно. Моя репутация в любом случае подмочена.
– Что значит подмочена? – Мама ставит на стол стакан соевого молока. Ее лицо преисполнено важности момента. Думаю, она с удовольствием достала бы камеру и запечатлела наш разговор, задокументировала, как он соотносится с ее материнской ролью и с моими личностными качествами. – Мэллори, ты отдала этому парню частички себя? Достаточно одного неверного поступка, чтобы разрушить репутацию девушки.
– Папа, ты помнишь рецепт этой запеканки? – громко спрашивает Джинни. Она делает все что может. – Это ведь рецепт твоей бабушки. Ему больше семидесяти лет. Вообще, весь сегодняшний ужин состоит из блюд, которые вполне могли подавать в начале шестидесятых.
– Такой родной вкус детства, – кивает папа.
Я не участвую в разговоре. Меня вообще нет в комнате. Я тону, ускользаю, сжимаюсь. Частички себя? Мама серьезно думает, что все дело в том, что я отдала кому-то частички себя? Почему она не может поставить себя на мое место и понять, каково мне?
– Послушай, мать. – Кажется, я никогда раньше так ее не называла. Слово змейкой проносится в воздухе, чуть не затушив свечи. – Джереми обманывал меня с девушкой, которую встретил через онлайн-игру, а теперь он оплачивает ей билет на самолет, чтобы она приехала и пошла с ним на бал. А ты тут говоришь о моей репутации.
Папа опускает вилку. Мамины губы складываются в немое «О». Джинни сжимает мое колено под столом. Я уже жалею, что сказала маме. Что раскрылась перед ней, и теперь она может использовать мое признание в любых целях.
Что должно было произойти в этот момент: мама должна была обнять меня и гладить по голове, пока я всхлипываю, уткнувшись в ее дизайнерскую футболку, ту самую, с крыльями ангела. Она должна была сказать, что все образуется, полно плакать, парни не так уж и важны, а что думают люди, вообще все равно.
Что происходит: на мамином лице читается явное облегчение.
– Слава богу. Беру назад все хорошие слова об этом Джереми, но поверь мне: лучше быть жертвой, чем инициатором. Главное – держись подальше от его двоюродного братца. – Она берет меня за руку. – Постепенно станет легче, уверяю тебя.
Я высвобождаю руку и опускаю глаза на колечко из нитки от Оливера, чтобы не заплакать. Иногда мне кажется, что для мамы я картонная фигурка, играющая роль ее дочери, а не живой человек. И вся наша семья – часть картинки, подчеркивающей мамину ценность. А она настолько слепа, что сама этого не замечает. В собственных глазах она идеальная мать, которая заботится о детях и интересуется их жизнью… Проблема в том, что она интересуется не тем.
– Конференц-звонок! – объявляет Джинни и ныряет под стол. Я тоже заглядываю туда – и сталкиваюсь с ней нос к носу.
– Я понимаю, что мама ведет себя по-идиотски, но очень прошу – можно сейчас не ругаться? Пожалуйста! Я потом тебе скажу, зачем мне это надо.
– Мне так хочется наброситься на нее.
– Забудь о ней. Забудь о Джереми. Какая разница, кто что думает? Я считаю, что ты лучше всех, поняла? А раз я так считаю, так оно и есть, потому что я всегда права.
Все мамины недостатки искупаются тем, что она родила Джинни. У меня, возможно, не так много друзей, но мне хватает Джинни. Более чем.
– Спасибо. И, кстати, пудинг очень вкусный.
Джинни закатывает глаза:
– Более дурацкого ответного комплимента я в жизни не слышала.
Мы снова садимся ровно и принимаемся за еду, хотя я совсем не голодная. Это один из тех щекотливых моментов, когда все осознают неловкость ситуации, но никто не может придумать, что сказать, чтобы разрядить обстановку. Поэтому мы продолжаем потягивать напитки и звенеть приборами, делая вид, что именно таким Джинни и задумала наш семейный ужин.
К счастью, мама наконец всплескивает руками и восклицает:
– Я совсем забыла! Как хорошо, что мы собрались вместе и Джинни устроила праздничный ужин, потому что. У меня. Для вас. Новости.
Папа нервно потирает руку – чуть выше татуировки с волной, но ниже татушки с колесом обозрения:
– Если ты беременна, я всерьез обеспокоюсь, потому что принял меры еще пять лет назад.
– Хм, – произносит Джинни.
Не обращая внимания на их комментарии, мама поворачивается ко мне:
– Помнишь те запонки, которые ты обнаружила на днях, разбирая коробки?
– Что? – спрашивает папа. – А я где был? Ты мне об этом не говорила. И что, оказалось хорошее качество?
– Мы хотели сделать тебе сюрприз. – Мама вся сияет. Теперь она сменила роль обеспокоенной матери на роль торговца антиквариатом. И как бы мне ни хотелось продолжать злиться на нее, я очень падка на удачные находки.
– Они оказались драгоценными?! – вскрикиваю я.
– Мэллори. Успокойся. – Джинни не вовлечена в семейный бизнес, она понятия не имеет, что это значит. Если это означает то, о чем я подумала, то мы сможем забыть о курице и целый месяц ужинать лобстерами.
Папа сжимает маму в объятиях:
– Ты чудо-женщина! Ты отнесла их к оценщику?
– Винтаж. Начало двадцатых годов. Настоящие сапфиры, платина. Tiffany’s.
Я хватаюсь за грудь. Все эти восторги после индийской еды вызывают страшную изжогу.
– Не мучай нас. Сколько?
– Сколько? – шепотом повторяет папа.
– Четырнадцать тысяч долларов!
У нас у всех троих одновременно отвисает челюсть. Папа еще крепче обнимает маму и целует ее так страстно, что мы с Джинни отворачиваемся. Деньги вскружили им голову. Деньги – это всегда яркие поцелуи. Деньги – это счастье в нашем доме и пара месяцев передышки для папы, чтобы поправить дела. Когда родители наконец отрываются друг от друга, глаза их блестят. Папа поднимает стакан с водой.
– Тост! За мою дочь Джинни, приложившую столько усилий, чтобы этот
