Высокая небесная лестница - Джиён Кон

Слова Сохи звенели в моих ушах. Она сказала «мы». Эти слова подарили мне ощущение, что весь мир у моих ног. «Все будет хорошо», – утешал разум мою рвущуюся на части душу. В глубине сердца родилась молитва:

«Я не позволю тебе печалиться. Я буду оберегать тебя. Я буду молиться за тебя, благословлять и желать тебе счастья. Пусть тебе не будет больно, не плачь, не мучайся. Ты – прекрасный человек и должна жить прекрасной жизнью. Обещаю: кем бы ты ни была, где бы ты ни была, с кем бы ты ни была… Я буду любить тебя, на веки вечные!»

52

На следующий день после утрени было собрание. В интернете я посмотрел, что поезд на Сеул ожидается в 10:00. Собрание закончилось, когда на часах уже перевалило за 9:50. Я помчался к монастырской ограде. Сначала миновал холм, на котором раньше стоял, провожая поезда, и добежал до конца монастырской стены. Оттуда была видна Сохи, стоящая на платформе. Порывы весеннего ветра надували ее белую куртку. Похоже, Сохи не видела меня. Она разговаривала с кем-то по мобильному. Время от времени поправляла растрепанные ветром волосы и, как всегда, смеялась, откинув голову назад. Вскоре прибыл поезд, стерев эту картину, после чего умчался вдаль.

Тогда я простоял там под стеной вплоть до наступления полуденной молитвы. Я посчитал, и оказалось, что я стою возле пятого блока монастырской стены, ступенчато поднимающейся от станции к монастырю. Я заложил этот пятый блок в свое сердце.

53

Между тем, пока Сохи вот так приехала и уехала, Михаэль самоизолировался от нас и хранил упорное молчание. Однажды я встретил его на заднем дворе монастыря, он очень осунулся. В тот день я, собравшись с духом, подбежал к нему и позвал. Взгляд Михаэля, направленный на меня, был ясным, но сверкал странным огнем. В его глазах было столько обжигающего жара, какой присущ лишь человеку, терзаемому внутренним пламенем. Прошел почти месяц с тех пор, как он получил от аббата в качестве исправительного наказания уход за больными.

– У меня время выдалось, давай пойдем вместе в лазарет? Я подсоблю.

В запавших глазах Михаэля мелькнула слабая улыбка. Мы с ним вместе пошли через двор монастыря.

«Лишь попав в обитель, я впервые осознал это. В студенческую пору, когда мои приятели рассуждали о капитализме и эксплуатации, я не особо вникал. Просто думал, что у капиталиста своя доля, а у рабочего – своя. Однако, оказавшись в монастыре, как ни странно, я стал задумываться об эксплуатации одних другими.

Заутреня, утренняя литургия, полуденная молитва, вечерня, комплеторий… Пять раз мы молимся, а трудимся, даже если выкладываться по полной, не более пяти-шести часов. Суббота и воскресенье – для отдыха, получается максимум двадцать пять рабочих часов в неделю. И над нами нет начальника, который наблюдает, чтобы не отлынивали. Кроме того, не все мы заняты физическим трудом. Однако все без исключения хорошо питаемся. У всех равноценные кельи, также нам бесплатно предоставляют одежду и медицинское обслуживание. И после этого еще и денег дают. Вот и выходит: если человек работает не по тридцать, а по шестьдесят часов и не может нормально себя прокормить, обеспечить жильем или умирает из-за недостатка средств на лечение, тогда у кого, черт возьми, оседает все это? Что все это означает?» – недоумевал я.

Слова Михаэля одно за другим стали всплывать в памяти, пока мы с ним шли в полнейшем безмолвии. Это было так странно. Если бы мы сейчас завели разговор, то он касался бы прихода весны, Сохи и предстоящего посвящения в сан. Однако из-за обета молчания те его слова словно бы всплывали со дна и барахтались на поверхности озера. Наверно, это был таинственный звук, производимый тишиной?

54

Монах Томас лежал на больничной койке. Тот самый человек, которого я увидел в закатных сумерках в галерее с длинной шваброй в руках, когда приехал в монастырь для поступления. Но уже год, как он слег, и с тех пор не мог заниматься даже уборкой. Я вдруг вспомнил о словах, сказанных мной тогда при устройстве в монастырь, мол, хочу жить и умереть, как тот престарелый монах, что натирает до блеска шваброй коридор…

Михаэль приподнял его на кровати и начал кормить овсянкой. Я был на подхвате. Увидев меня, брат Томас радостно заулыбался. Михаэль ложку за ложкой заливал ему в рот кашу, приготовленную на кухне для больных. Жидкая каша не попадала полностью в наполовину парализованные губы и стекала вниз. Михаэль терпеливо подбирал стекающую по подбородку жидкость ложкой и опять вливал в губы брату Томасу, который, как птенец, с усердием раскрывал рот.

Чтобы помочь Михаэлю, я открыл окно в келье для проветривания и стал освобождать мусорную корзину, как вдруг услышал всхлипывающие звуки. Оглянувшись, увидел, что спина Михаэля вздрагивает. Мое сердце замерло. Из его глаз, не переставая, текли слезы. Я протянул салфетку и взял из его рук миску с кашей. Брат Томас некоторое время наблюдал за всем происходящим, а затем без слов продолжил есть. Каша все так же выливалась из его полуонемевших губ, и я, как Михаэль, подбирал ее ложкой и заливал обратно в рот.

По-моему, брат Томас говорил, что родом из Баварии. Или нет, кажется, он сказал: «Я из Токвона в городе Вонсан, что в провинции Хамгён-Намдо». Он был довольно низкорослым для немца. В возрасте двадцати лет Томас поступил в бенедиктинский монастырь св. Оттилии в Германии, а затем ради миссионерского служения приехал в Корею, что даже дальше, чем край света, и осел в монастыре Токвон недалеко от Вонсана, в провинции Хамгён-Намдо. Он пережил Корейскую войну, во время которой ему пришлось стать свидетелем мученической смерти десятков своих собратьев-монахов. С риском для жизни он перебрался в Южную Корею, где после всех перенесенных тягот и скитаний оказался в городе W. Шли годы, и вот теперь он лежит в больничной палате в стенах монастыря и ест кашу, которой с ложки кормят его молодые корейские монахи.

Высморкавшись, Михаэль, видно, ненадолго вышел на улицу. Я сглотнул горячий ком, подкативший к горлу. Что значит стареть, умирать, болеть, быть беспомощным… В голову пришли слова из Писания: «Петр, когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь». Когда видишь, что случилось с человеком, который не жалел себя ради Бога в далекой чужой стране, то начинают звучать правдиво слова Святой Терезы