Путь отмщения - Эрин Боумен
— А что думаешь ты, Джесси?
— Я думаю, что в рассуждениях Билла есть доля правды.
— Неужели? — язвительно интересуюсь я. — А может, ты просто переметнулся к нему, потому что тебе слабо совершать самостоятельные поступки?
— Я выбираю не самый легкий путь, Кэти, а самый правильный. И сейчас пытаюсь сделать то же самое. Я хочу добыть золото для семьи, для нашего ранчо, но не собираюсь совершать глупости. — Он тяжело вздыхает. — Послушай, я прошу разрешения посмотреть дневник, потому что забочусь о тебе. Да и о себе тоже, чего уж там: я не горю желанием сгинуть в этих горах. Даже если твой па считал, что шахта существует, не стоит безоговорочно верить ему. Бывает, человека после смерти уж слишком превозносят. За мной тоже такое водится. Но, черт возьми, тебе не приходило в голову, что у отца было слишком много секретов от тебя? Он ведь постоянно тебе врал. А то и, не ровен час, у него действительно начались нелады с головой?
Ага, вот и и дождалась чертовой проповеди! Я щелчком отправляю сигарету в пыль.
— Хочешь взглянуть? — Я выдергиваю дневник из-за пояса и пихаю ему в грудь. — Вперед! А когда закончишь, можешь высказаться и по поводу моего душевного здоровья. — Я разворачиваюсь, подбираю с земли одеяло и направляюсь к сейбам.
— Кэти, я не то хотел сказать! — кричит мне вслед Джесси. — Куда ты? Кэти, погоди!
Я ускоряю шаг.
Расстелив одеяло под деревьями, я отплевываюсь, пока вкус табака полностью не исчезает изо рта. Когда я решаюсь взглянуть в сторону братьев, Джесси лежит рядом с Биллом и листает дневник. И на лицах обоих Колтонов, освещенных пламенем костра, нет ни тени раскаяния.
Глава двадцатая
Всю ночь мне снится мама; точнее, сны представляют собой мешанину из смутных воспоминаний.
Сначала я стою у входа в родительскую спальню, положив ладонь на утыканную сучками некрашеную дверь. Обычно у меня не хватает смелости толкнуть ее и шагнуть внутрь — па быстро выведет меня оттуда за ухо, — но сегодня дверь слегка приоткрыта, и я решаюсь подсмотреть в узкую щель.
Солнце льется в окно и освещает спальню. Я еще совсем маленькая, и мне почти ничего не видно из-за спинки кровати. Одеяло на постели скомкано. Уже почти полгода, как я не видела маму. Прошло столько времени, что я уже слабо помню, как она выглядит и где мы с ней в последний раз были вместе.
Потом мне снится чужая кухня и шаткий стол, у которого одна ножка короче других. На столе стоит корзинка из разноцветных прутьев. Я помню, в том доме было много красок. Ярких вещиц, напоминающих о ма. Позже все они пропали, будто па их выбросил, когда она заболела.
Мама не шевелится во сне. Я опасаюсь, что она умерла, а па просто не заметил. Но тут отец кладет мне руку на плечо, дергает назад и захлопывает дверь у меня перед носом.
— Сколько раз я тебе говорил держаться подальше от этой комнаты, Кэти?
Я задираю голову. Па грозно возвышается надо мной, и виду него недовольный.
— Мне хотелось увидеть ма. Я по ней соскучилась.
— Знаю. Но тебе туда нельзя: не хватало еще, чтобы и ты заболела.
— Ведь ты заходишь в ее комнату, — возражаю я, надув губы. — Каждую ночь там спишь.
— Потому что я уже взрослый, большой и сильный. А ты еще маленькая и легко можешь подхватить болезнь. Не хочешь помочь мне приготовить ужин, пока ма спит?
Воспоминание рассеивается, как пыль на ветру, и вместо него возникает новая картинка.
Наш сосед Джо Бентон везет меня на телеге домой. Утром у него ощенилась собака, и па взял меня посмотреть на щеночков. Я никак не могла от них оторваться, и отец уехал работать в поле. Весь день я наблюдаю за крошечными созданиями, мягкими и пухленькими, как комочки теста. Они еще даже не открыли глазки.
По пути к дому кожа внезапно покрывается мурашками, и меня охватывает дурное предчувствие. Почему-то мне кажется, что случилась беда.
Когда телега Джо переваливает через пригорок, разделяющий наши участки, я замечаю вдалеке па; он возится под нашим мескитовым деревом. Когда мы подъезжаем ближе, я вижу лопату у него в руках, его сгорбленную спину. Он забрасывает землей яму.
Я спрыгиваю с телеги и мчусь к па. Ножки у меня коротенькие, и бежать приходится целую вечность. Когда я добираюсь к дереву, никакой ямы уже не видно: она засыпана свежей черной землей вровень с дерном. Но я знаю, что передо мной могила, потому что неделю назад помогала отцу хоронить нашего амбарного кота.
— Я хотела ее увидеть! — кричу я па и молочу его кулачками по ноге. — Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу!
— Она была уже не похожа на себя, — говорит он, когда мой гнев иссякает. — Я решил, тут ей будет хорошо. Зимой дерево укроет ее от стужи, а летом обеспечит тень. Мы с тобой вместе сможем навещать ее.
— Я хотела ее увидеть, — повторяю я.
— Знаю. Но лучше запомни ма такой, как раньше: улыбающейся, красивой. — Он протягивает мне фотографию, на которой я еще совсем малышка. Такой же снимок лежит в жестяной коробке для бутербродов, где па хранит важные бумаги.
Я не прикасаюсь к фотографии, а вместо этого разворачиваюсь, бегу в сарай и рыдаю в одиночестве в стойле Либби.
Ночью я нахожу снимок у себя под подушкой — па подложил его мне. Там фотография и хранится много лет, пока па не покупает мне «Маленьких женщин», и тогда семейный портрет служит мне закладкой. Он так и остался между страницами и сгорел вместе с книгой во время пожара, а потом я взяла из коробки папину копию — вместе со всем тем, что осталось от его жизни.
* * *
Когда я просыпаюсь, лежа спиной к лагерю, в голове еще клубятся обрывки сновидений, а солнце уже встало. Не знаю, давно ли, но в небе совсем светло. Думаю, если бы лагерь не накрывала
