Майор, спеши меня любить (СИ) - Кир Хелен

Открывается закорузлая дверь. Вползает старая бобриха. В руках держит какую-то чашку. Запирает дверь и заводит снова трещетку. Как меня искали, как соскучились. Одновременно ставит толстую свечу на пол, зажигает. Помещение озаряет тусклый свет.

- Чего пришла?

- Что ж ты неласковая, дитя?

- Какой еще быть? Думаешь рада, что поймали.

- Мы ждем тебя, – укоризненно смотрит. – Стерпишь наказание и начнется райская жизнь.

- Какая же? – с усмешкой спрашиваю.

- Поешь, – пододвигает чашку с бурдой.

Вытягиваю ногу и переворачиваю. Лицо Устиньи вытягивается.

- Из твоих рук пусть пес помойный ест.

- Отбилась от лона, дева, скорбно поджимает губы. – Ну ничего. Доедем до места, вмиг по-другому заговоришь.

Тетка садится в угол, шевелит губами. Грустит, печалится. Я за ней наблюдаю. Вот никогда не спрашивала, а вдруг повезет? Я же знаю ее подлую душу.

Оглядываюсь, вслушиваюсь. Рядом вроде бы никого. Нервно облизнув губы, шепотом зову.

- Слышишь, Устинья.

- А?

Любопытный взгляд ползет по лицу. Мерзкий крючковатый нос нюхает воздух, будто заранее пытается определить, что витает в невесомости. Хитрая. Жадная.

- Отпусти меня. Вот прямо сейчас.

Устинья всплескивает руками. Тихо смеется.

- Ты чего удумала?

- Я тебе кулон отдам, – показываю цепь на шее. – Сама знаешь сколько он стоит.

Тетка сглатывает слюну. Жадно ощупывает взглядом увесистую цепочку с висящим камнем. Лишь на миг в лютых глазах мелькает сомнение. Потом опускает взгляд в пол.

- Нет. Худо потом придется.

- Придумаешь что-нибудь. Ты изворотливая.

- Не подбивай. Не поддамся. Хватит!

- Устинья!

С расторопностью вскакивает, вылетает из сарая. Вертит башкой туда-сюда и заходит назад. Упирается лбом в доски, тяжело дышит. Одолевает жадность-то. Я от волнения еложу под сеном руками, неожиданно нащупывая небольшую дубинку. Сжимаю, как последнее спасение.

- Не искушай, – скрипит злобно. – Ты Никодиму обещана. Поняла? Так что тебе одна дорога.

Взрывает внутри. Подлючая Ядвига! Отдала на перевоспитание, сволочуга проклятая. Интересно, сколько заплатили за меня. Как же тяжело быть ненужной всем, боже мой.

Коплю в душе яду побольше.

- Тетка, слушай. Слышишь? Никодиму сраному ничего не достанется. У меня жених есть. Он меня искать будет. А все, что извращенец ваш желал, парню досталось. Так что – все! Распрягайте!

Устинья падает на пол прямо задницей. Ошарашенно охает, что-то воет. Так противно, так мерзко. Так ужасно все!!! Ненавижу всех! Ненавижу-у-у!

Меня замыкает. От пережитого свет в глазах выключает. Сама себе не принадлежу, проваливаюсь в вату.

В памяти все белое. Прихожу в себя лишь тогда, когда обнаруживаю себя стоящей рядом с теткой в руках с той самой дубиной.

На полу, припорошенном снегом, капли крови.

26. Очиститься от скверны.

Ни хреновые апартаменты. Рассматриваю элитку.

Значит, отсюда сплавили мою Янку, чтобы жить не мешала. Показываю удостоверение консьержу, поднимаюсь в квартиру. Ноги, как гири. Сейчас увижу вживую лживую суку Ядвигу. Информация на нее имеется, там ничего такого, не придерешься. Только чувствую, все совсем не так. Слишком благостно все. А как водится, где сильно мягко пружинит, на дне охрененный булыжник лежит.

Жму звонок.

Дверь открывает бледная чопорная дама. Ни дать ни взять женщина благородных кровей. Сухая, как палка. Шею затягивает кружевной воротник, в складках которого мелькает камень. Руки сложены перед собой, длинные крючковатые пальцы усыпаны кольцами. Лицо надменное, выражает тщательно скрываемую брезгливость к происходящему.

Вопросительно поднимает на меня водянистые глаза. Будто в болотную зыбь смотрю.

- Юматов, – показываю удостоверение. – По поводу вашей дочери.

Кивает, поджимая губы. В ответ ни слова.

Горгона тщательно изучает информацию, лишь потом впускает в квартиру. Ведет в гостиную. По пути замечаю, будто по музею иду. Везде книги с литературой религиозного содержания, труды известных ученых, психология. Есть даже психиатрия.

О, как. Начитанная какая.

- Ядвига Самуиловна, – начинаю без предисловий. – Где ваша дочь Яна Одинцова.

По губам мегеры скользит противная улыбка. Женщина снова складывает руки перед собой, качая головой отвечает.

- Она не моя дочь. Падчерица.

Голос против внешности тихий и вкрадчивый. Совсем не совместим с обликом. Мачеха Яны будто убаюкивает интонацией.

- Тем более, – вкладываю значимость.

Вскидывает брови. По лицу скользит явное изумление.

- Что Вы имеете в виду?

- Вам виднее. Где она?

- Почему спрашиваете?

- Потому что от вашего имени написано заявление в полицию о бегстве из секты.

- Какой секты? – возмущается. – Это школа с уклоном.

Ядвига вскакивает. Проявляются первые эмоции. Внимательно слежу за проявлениями. Похоже тетку больше оскорбило определение «секта».

Начинает объяснять о достоинствах общества, рассказывает какие замечательные люди там работают и вся лабуда. Это мне как раз известно, вся сторона со знаком «+» так называемым. Какая интересная женщина. Давно таких не видел. Будто из восемнадцатого века выпала. Что-то есть у нее от кровавой барыни, прям фонит садистским благочестием.

- Каким уклоном?

- Благочестивым.

Истерический пафос зашкаливает. И ведь верит в то, что вещает сейчас на голубом разбавленном глазу.

- Как относится отец к тому, что дочь в такой специфической школе?

- Нормально. Мы с ним все согласовываем.

- А где же отец?

- В больнице. Тяжелое состояние. Ничего нельзя сделать.

Кривится. Отворачивается, прижимая руки к лицу. Пара судорожных выдохов, обмахивает лицо руками. Жду, когда успокоится.

- Ясно. Так что с Яной … Почему сбегает не в первый раз?

- Она патологическая лгунья, – горько качает головой. – Изворотливая дрянь. Нам пришлось ее туда отправить.

- Какое несчастье, – подхватываю.

И вот тут тетка колется. Вижу. Внешне держится и голос контролирует изо всех сил, но правое веко еле заметно подрагивает. Ноздри расширяются и трепещут. Уголки рта выворачивают некрасиво рот. Внимательно замечаю мелочи. Какая тренировка! Да она же гений мимики просто, но я тоже не пальцем деланный.

Ясно. Янка моя оказалась камнем преткновения на пути к семейному счастью. Одинцов был последний шанс скорее всего. А тут девочка моя с непростым характером судя по добытым сведениям.

Включаю участие, расслабляю даму.

- Она была наркоманкой? Воровкой? Я понимаю проблемная скорее всего, так?

- Нет! Хотя в последнее время …

Задумывается. Делает круг по комнате. Слежу за ней. Ядвига трет виски. Колечки неприятно позвякивают. Съезжает пальцами к уголкам рта, массирует, а потом и вовсе прикрывает рот ладонью.

В глазах мелькает проблеск.

Пока мачеха в процессе, задаю следующий вопрос.

- Секунду. Что конкретно она натворила перед тем, как была отправлена в школу? – вытаскиваю пачку сигарет, кладу на стол.

Пристально следит за моими действиями. При пачке взгляд сверкает, как у ненормальной рипофобки (человек, страдающий страхом загрязнения – прим. авт.)

- Распущенный образ жизни, – голос вздрагивает. Ядвига нервно сцепляет руки, впервые бросает взгляд, полный неприязни. – И вообще почему спрашиваете. Это личное дело каждой семьи, где учить детей.

- Она уже не ребенок, а все еще там. Странно не находите? – вытаскиваю сигарету. – Закурю?

Ядвига бледнеет, сжимая кулаки.

- Некоторые не исправляются, – шипит змеей. – Она слишком порочна. У нас не курят!!!

Достаю зажигалку.

- А может вам так удобно? – разминаю пальцами плотную сигу.

Крошки табака просыпаются на белоснежную скатерть.

- Что? Да как вы смеете обвинять? Она - чудовище!

- Любое чудовище защищает мать. Вы ей не являетесь. Так что с отцом не так?