Кляпа. Полная версия - Алексей Небоходов
– Спасибо, – фыркнула Валя. – В следующий раз поплачу узором.
– Я боюсь, Валюша. – Голос Кляпы звучал, как у кошки, запертой в шкафу с книгами по биологии. – Меня, если что, не в мусор. Меня на переобучение. В отдел сопровождения слизней. Я буду помогать им заводить пары и следить, чтобы они не разъехались при трении. У нас, конечно, сочувствие к моллюскам, но… это не то, чем я хотела заниматься.
Валентина сморгнула очередной рывок слезы и неожиданно усмехнулась. Еле—еле, уголком губ, как человек, которому показали мем во время похорон.
– Слушай… а может, мы обе просто облажались?
– Нет. – Голос Кляпы дрогнул. – Мы не облажались. Мы просто… слишком разные. А нас засунули в один шкаф. И дали пульт. Без инструкции.
Между ними повисло молчание – не от равнодушия, а от усталой перегрузки, в которой уже не находилось слов, способных объяснить хоть что—нибудь.
Диван под Валей скрипнул. Может, от сочувствия. Может, от того, что тоже хотел обратно в «бухгалтерию». Туда, где не летают кураторы. Где не считают холестерин по запаху масла. Где не стоит вопрос: «Ты зачала или ты уже компост?»
И в этой тишине, полной взаимного бессилия, они обе впервые почувствовали, что, может быть, внутри них живёт не только провал. А ещё – что—то общее – острое, тяжёлое, неуютное чувство, которое иначе как страхом и не назовёшь.
И, возможно, маленькая, очень уставшая, но упрямая надежда.
Минуты текли, как кисель по шершавой столешнице: вязко, с неприятным звуком, и в никуда. Валентина сидела на диване, шмыгала носом и ощущала себя не человеком, а переваренным гарниром к чужой межгалактической трапезе. Кляпа молчала – либо утонула в стыде, либо рыла тоннель в параллельную вселенную. Всё тело болело от обиды, а разум – от бессилия, которое даже не прикрывалось философией.
Слёзы закончились не потому, что стало легче, а потому что организм посчитал: если всё равно никто не приходит спасать, смысла в сырости нет. Валя вытерла лицо краем рукава, который для этого явно не предназначался, встала с дивана с тем самым звуком, с каким поднимаются старые коты в ненастье, и решительно поставила ноги на линолеум. Пол слегка вздрогнул, как будто сам не ожидал от неё таких заявлений.
– Всё, – сказала она вслух. Голос ещё был чуть влажный, но в нём уже зазвучало то, чего давно не слышали ни подушки, ни занавески, ни даже Кляпа. – С меня хватит. Я – не капсула. Я – не инкубатор. Я – вообще—то человек. И если я кого—то и зачну, то исключительно по собственному моральному извращению, а не по ведомости с голографическим штампом.
Кляпа осторожно прошипела из темени:
– Валюша, это ты сейчас что… заявляешь? Заявляешься?
– Я заявляюсь, – подтвердила Валя. – Заявляюсь обратно в своё тело, мозг и право сидеть в халате и ничего не делать. По собственной инициативе. Сюда, в квартиру, где никто не имеет права навешивать на меня графики секса с философскими подтекстами и таблицей с калорийностью партнёров.
– То есть… ты бунтуешь?
– Я объявляю себя независимым государством. С паспортом, суверенитетом и правом отказа от зачатиемании.
Кляпа засопела – не то от страха, не то от возбуждения. Там внутри, видимо, пошла проверка протоколов на случай мятежа.
– Валюша, давай не будем торопиться… может, мы просто немножко переработали, и тебе нужно…
– Мне нужно? – переспросила Валя. – Мне нужно, чтобы инопланетные бабы перестали устраивать у меня в жизни «Ревизорро», совмещённое с реалити—шоу «Ты и сперматозоид: кто кого». Мне нужно право на тишину. На ошибку. На одиночество. И да, может быть, на то, чтобы влюбиться, а не зачать под хронометраж.
Она вздохнула, откинула волосы назад, будто там были локоны, а не усталость, и пошла на кухню. Чайник ждал этого момента, как актёр второго плана – своего выхода. Он загудел с таким энтузиазмом, будто тоже устал быть предметом кухонного фона в чьей—то половой трагедии.
– Валюша, – шепнула Кляпа, – если мы откажемся… ты понимаешь, что нас… ну… могут…
– Пусть. – Валя повернулась к окну. За стеклом кто—то выгуливал собаку, ребёнка и свои нервы. – Пусть делают, что хотят. Я всё равно больше не буду выполнять сценарии, написанные галактическими менеджерами, страдающими от синдрома бога.
Кляпа затихла. Не от страха. Она судорожно составляла в уме новый хитроумный план – не столько спастись, сколько перехитрить Валю и вернуть контроль, хотя бы через хитрость, хотя бы через кофе с намёками.
А Валя взяла кружку, крепко сжала её, как будто это был руль от жизни, и добавила:
– Теперь я сама себе пилот. И пусть хоть вся их галактика сгорит в котлете за три двести.
Дальше был только кипящий чайник, запах остатков растворимого кофе и неуловимое ощущение, что в этой квартире впервые за долгое время стало хоть немного теплее.
Глава 6
Квартира Валентины напоминала убежище человека, у которого по плану стояла эвтаназия, но интернет продолжал работать. В комнате пахло пережаренным электричеством, потому что микроволновка давно не открывалась, а пыль на телевизоре уже могла подавать ходатайство о прописке. Она сидела на табуретке, не шевелясь, держа в руках чашку, как будто в ней хранилась последняя инструкция по спасению человечества. В чашке было ничего. Ни воды, ни чая, ни даже надежды. Просто идеальное отражение её текущего состояния.
Прошли сутки с момента, как Жука—Собчак сообщила, что тело Валентины может быть пущено на удобрения. С тех пор никто не входил, не звонил, не интересовался. Даже Кляпа замолчала – не ради драмы, а, скорее всего, потому что раздумывала, в каком отделе вселенской бюрократии быстрее оформляют утилизацию с бонусной переработкой.
Часы тикали с таким энтузиазмом, будто пытались смыться со стены, чтобы не видеть, чем это всё закончится.
Валентина сидела и ждала. Сама не знала чего: спасения, инсульта, звонка от тайного поклонника – в общем, чего угодно, кроме того, что должно было случиться.
Кляпа вышла на связь внезапно, без фанфар, как аудитор на корпоративе.
– Ну что, просидела? – спросила она голосом, в котором были смешаны усталость, презрение и лёгкий налёт ненависти ко всему, что шевелится без пользы. – Молодец. А теперь вставай.
– С какой стати? – хрипло ответила Валя, не отрывая взгляда от пустоты в чашке. – Я с этой табуретки уже сроднилась. Мы теперь
