Пшеничная вдова - Данила Скит
На третью луну король решил, что больше не выдержит такой пытки и покинул спальню прямо посреди ночи. Уже в иных покоях он долго размышлял, глядя на бьющиеся о скалы волны. Теперь Реборн хорошо понимал солдат, что скакали по лагерным девкам перед решающим боем или после долгого похода и на этот раз совсем их не осуждал. И даже подумывал даровать кое-какие привилегии.
Только после встречи с Восточниками он решился снова посетить спальню в надежде, что королева уже готова его принять. К тому же он заметил, что та уже долго находится в расстроенных чувствах и надеялся, что ночь любви усладит ее сердце и потушит его собственный жар.
– Сегодня ты проведешь ночь со мной? – спросила Исбэль, и в ее глазах появилась мягкая надежда.
– Я хочу услышать это без всяких сомнений, – Реборн коснулся шелковых волос жены, едва погладив их подушечками пальцев.
– Останься. Я хочу, чтобы ты провел ночь со мной, – смутившись, сломала последнюю преграду Исбэль.
Реборн мягко обхватил талию жены и посмотрел ей в глаза. У той пробежали искорки в малахитовых зрачках, и лёгкая улыбка коснулась алых губ. И этого она уже совсем не стеснялась. Как быстро смущение ее оставило, довольно подумал Реборн, надеясь на ночь без стеснения.
– Ты печальна. Почему? – спросил Реборн, гадая, не помешает ли это делу.
Исбэль вздрогнула от этого вопроса и отстранилась. Будь она более злопамятна и тверда душой, то затаила бы обиду, постаравшись с годами сгубить короля. Но девушка не чувствовала в себе подобных сил – для этого нужно иметь холодную душу и злое сердце, а ей не хотелось всю жизнь прожить с гневом в груди. Но и гибель семьи, как оказалось, простить она не смогла. Это терзало ее с той самой ночи, когда она впустила в себя врага. И теперь душа ее липла к нему, как моркрый осенний лист к влажному мрамору, помимо ее обиженной воли. И разум перестал желать, чтобы муж ее подавился вином или говяжьей вырезкой до самой смерти. Исбэль чувствовала себя предательницей.
– Тени прошлого редко покидают воспоминания, – уклончиво ответила она, не в силах озвучить правду. Но Реборн понимал, о чем говорит Исбэль такими пространными речами. Откинув огненные волосы с плеч, Реборн взялся за круглые пуговки ее ночного одеяния и стал его расстёгивать. Он раздевал Исбэль, а та, обнажив свое заплаканное сердце, опускала печальный взгляд. И вдруг отстранилась. Реборн сократил расстояние между ними, обхватил ладонями ее лицо и взглянул в неуверенные малахитовые глаза:
– Если я не войду сейчас в тебя – умру, – резко сказал он и в его взгляде полыхал огонь, а не холодела сталь.
Исбэль не думала ни одного мгновения. Она быстро подалась вперед и поцеловала его. Одеяние упало на пол. Реборн прикоснулся к талии Исбэль и скользнул пальцами вверх по нежной коже, впервые прикоснувшись к небольшим острым грудкам. Закрыв глаза, он шумно выдохнул.
– Сегодня у меня нет ошейника.
– Он не нужен.
О том, что Реборн почувствовал возбуждение плоти ещё по пути в спальню, он предпочел умолчать. Он поднял ее на руки и отнес на кровать. Ожидаемо быстро избавился от своей одежды и так же быстро накрыл своим телом тело Исбэль. Когда Реборн в нее вошёл, то издал полный облегчения стон. Девушка ахнула. И устыдилась своей мокроты. Такой неуместной, такой оскорбительной по отношению к ее печали.
– Все хорошо, – попытался успокоить ее Реборн, когда посмотрел ей в глаза, а она отвела взгляд.
Сделав пару глубоких, но плавных толчков, он склонился и захватил ее губы своими. И не отпускал, будто пытался заткнуть ими открывшуюся рану. Она не чувствовала боли – только полноту. Реборн толкался в нее и целовал, а Исбэль, рука которой поначалу покоилась у него на спине, вдруг отняла свою ладонь и запрокинула ее за голову. Туда, где находился ещё один потаённый отсек в дереве – в спинке кровати, что щедро была усыпана резными гроздьями винограда. Ее рука бесшумно скользнула в податливый механизм, нащупав холодную сталь клинка. Последнего в этой комнате, пятого.
Когда Реборн оставил ее губы, то не открыл глаз. Он уткнулся в ладонь Исбэль, наслаждаясь тем, как та гладит его щеку, бороду, лоб и веки. Одной рукой девушка любила, а второй была готова дать волю своей ненависти. Зажатый в ладони кинжал уже приблизился к потной шее Реборна, который так и не открыл глаз. Грудь Исбэль прожигало пламя.
– Бей, – не открывая глаз, спокойно сказал Реборн, – Но если решишь иначе, выкинь и никогда больше так не делай.
Он ускорился, не в силах выйти из теплого лона – оно словно капканом поймало его, и Реборн старался взять как можно больше до того момента, как кинжал вонзится ему в шею.
Она унесет его жизнь вместе со своею – знала Исбэль – но она отомстит и не предаст память рода.
Но если не сделает этого… Больше не будет пшеничной вдовой, никогда. Продолжит колесить по Теллостосу с мешками пшеницы. Сохранит себе жизнь и даст жизнь дитя, о котором так жарко и так давно мечтала… Исбэль нравились прикосновения, нравилось ощущать, как жизнь заполняет ее, растягивая до упора, до боли и до сладости и нравилось, как душа ее прилипла к мужчине, которого она может позволить себе полюбить очень сильно. Но для этого нужно было отпустить свою ненависть и простить.
Кинжал с лязгом ударился о пол, проехался по скользкому глянцу и залетел под комод, стоящий у самой двери. Исбэль отбросила его с силой, и слезы брызнули из ее глаз.
– Ты вернёшь мне… всех.... всех, кого отнял, – задыхаясь от слез, прорыдала Исбэль.
– Верну. И все отдам. Все, что у меня есть.
Она рыдала, а он ее любил. Когда всхлипы уже начали стихать, Реборн
