Дочь мольфара - Ри Даль
Хмурень — одно из славянских названий сентября.
Рябиновые ночи — как правило, под этим определением подразумевается наступающий осенний сезон с грозами и сильными ветрами. "Рябиновый" — то есть "рябой", когда небо рябит. Но также есть вариант объяснения, связанный с ягодами рябины, которые как раз в это время года дозревают.
Заречение — тут я взял на себя смелость выдумать обряд, самый ближайший синоним к которому "помолвка". То есть первый уговор о предстоящем браке — это скорее сватовство. Заречение же особое посвящение, ещё не муж и жена, но уже заречённые, то есть благословлённые жених и невеста, которым осталось лишь дождаться последние месяцы, чтобы навеки соединить сердца. Этот промежуток времени — своеобразная проверка на подлинность решения. Сродни месяцу отсрочки от даты подачи заявления в ЗАГС.
Глава 6
— З..зд..дравствуй, й..Янко, — заикаясь, то ли от волнения, то ли от всегдашней болезненности своей, тихонько поздоровалась Каталина.
Она смотрела на своего жениха с потаённой болью и замершим сердцем. Янко уже был настоящим мужчиной в её глазах, молодым и сильным, почти всемогущим. Даже более всемогущим, чем отец Тодор, чем даже Отче, которому Каталина усердно молилась и днями, и ночами. И все молитвы её, какими бы словами ни изрекались, всегда в думах слыли об одном — о скором замужестве, о новом доме и новом добром покровителе, который заберёт Каталину из чадного мрака и дарует новую жизнь, лучшую.
— И тебе здравствовать, Каталина, — отвечал Янко, ни разу не глянув в подобострастные глаза, направленные к нему и наполненные истовым восхищением.
— Г..говорят, в б..бл..лижнюю суб...б..боту гу..гу..гуляние будет, — с трудом объяснила девушка, не теряя надежды хоть на секунду перехватить взгляд своего жениха.
— Будет, — нехотя подтвердил Янко.
Не хотелось ему ни гуляний, ни праздников, ни других веселий. Потому что невесело сталось его сердцу. Совсем невесело.
Сколько ни ходил он прошлый месяц к ручью, Агнешку так и не свидел. А самому дойти к мольфару духу так и не хватило. Он клялся себе, что назавтра, как пить дать, пойдёт и не шёл. Потому что Шандор дал безмолвный завет следить за каждым шагом Янко, не подпускать и близко к выселкам. До водопада ещё можно было дойти окольной тропой, но далее к Штефану дорога вела всего одна. А на той дороге всё, как на ладони. Да и встретить там можно было кого угодно.
Разве что ночью, под покровом темноты пробраться, постучать в окно. Но впустит ли Агнешка? Выйдет ли? Этого Янко не знал, а проверить боялся.
Он без интереса рассматривал товар мясника. Не нужна ему была ни колбаса, ни сало. Совсем ничего нужно не было. Только чтобы Каталина больше не казалась на глаза и не пробовала завести беседу.
— А..а...отцы наши о з..з..зареченьи уг..говор держали, — улыбнулась дочь священника робкой натужной улыбкой.
Впрочем, Янко не заметил ни робости, ни натужности. Ничего не заметил.
— Знаю, — сказал он.
— Т..ты в..в..волн..нуешься?
Янко тяжело вздохнул и не дал никакого ответа.
Взгляд Каталины погас.
Так уж ей хотелось о многом спросить своего милого, своего ненаглядного. Лишь бы голос его слышать — такой звучный и такой бархатный, словно сталь калёная в замшевых ножнах. Так хотелось и совсем не моглось. Янко отвечал нехотя, односложно. Глупо было и мечтать, чтобы он спросил о чём-нибудь ответно Каталину. Но, может, и хорошо, что ничего он не спрашивал. Стройно ответить у девушки всё равно бы не вышло.
Она не отчаивалась, хотя отчаяться было в самую пору. Каталина утешалась тем, что Янко не уходит и не гонит её. А дальше ведь стерпится-слюбится — так говорила Ксилла. И после заречения, что выпадет на Покров день, дай бог, Янко совсем остепенится.
— А я в..в..волн..нуюсь… — сказала Каталина смущённо, всё же надеясь, что жених её разделит хотя бы эти чувства.
Янко не разделил. Он хмурился и молчал, не желая поведать о том, что бередит его душу.
— Ты ышо тута бродишь?! — ворвался в нестройный разговор яростный крик.
Каталина и Янко повернулись на возмущённый мужской голос. Бранился лавочник, что торговал сластями. Он рубанул по воздуху увесистой дубиной, но никого не зацепил. А по рыночной толпе уже разносились иные голоса:
— Мольфарова дочка!
— Нечистая!
— Ведьма!..
«Агнешка…» — догадался Янко, но увидел лишь промелькнувшую среди людского скопища сгорбленный силуэт, закутанный в серую шаль.
Он бросился вдогонку, сию же секунду позабыв и о Каталине, оставшейся у мясной лавки с глазами, полными слёз, и о том, что должен был купить домой сала, как велела мать, и том, что голова Шандор оторвёт его собственную голову, когда сельчане доложат о произошедшем на базаре.
Он бежал и бежал. Бежал, расталкивая гудящих боровчан. Бежал с единственной мыслью, что любимая его наконец здесь, рядом. Ещё чуть-чуть — и Янко вновь сможет увидеть её глаза. Он знал, что миг этот однажды настанет, и вот настал. Надо только успеть нагнать её до водопада. Или хоть когда-нибудь.
Агнешка свернула на окольную дорогу, кинулась прямиком в лес.
Сельчане побаивались тут шастать даже по светлу. А уж в вечер тем более носу не казали. Все знали: кто с тропки сойдёт — того мавка приберёт. Но сколько ни бродила теми лесами Агнешка не встречала ни мавок, ни вештицы, ни доброго Чугая. Может, и правда нечистая сила её берегла. Жаль, что сама Агнешка никакой силы не чуяла.
Она бежала быстро, потому что ноги её были крепки, да сама жизнь преподала урок, что если бежать — то быстрее всех. Иногда это единственный выход, что остаётся.
— Агнешка! — закричал Янко, выскочив среди дубравы и поняв, что окончательно потерял след и больше не знает, куда бежать. — Агнешка! Отзовись, любимая! Отзовись!
Она не отзывалась. Слышать-то она слышала Янко, но какой прок от такого слуха?
— Агнешка! — не сдавался он. — Агнешка, с места не сойду, коль не покажешься!
И пусть не сходит. Пусть хоть до скончания века стоит в холодной сырой тьме, напуганный и страдающий собственной же подлостью. Поделом.
— Агнешка, прости меня! — молил Янко. — Знаю, что ты тут! Знаю, что обидел тебя! Прости!
Разум не велел, а сердце требовало. Сердце выло и стонало отозваться. Кому теперь верить? Вот она — тьма, неподкупная, непреступная, всё мрачнее и
