Северный ветер - Александрия Уорвик
Вопреки здравому смыслу, я переступаю порог северного крыла. Касаюсь кончиками пальцев двери, толкаю. Петли не издают ни звука.
Меня встречают бледно-желтые стены, которые, наверное, когда-то были яркими, как солнце, но теперь, в полумраке, кажутся блеклыми. Здесь куда меньше места, чем я ожидала. Кругом висят рисунки углем – деревья, человечки из палочек, горы. В углу сидит большой плюшевый медведь, черные глаза-пуговки безучастно смотрят вдаль. Шторы задернуты. На полу лежит потертый синий ковер.
Это детская, и в ней стоит маленькая кровать со скрученными на матрасе простынями и одеялами, будто кто-то только что с нее встал, но воздух здесь застоявшийся, затхлый. Того, кто жил в этой комнате, давным-давно нет.
Всю длину одной стены занимает книжная полка. Разумеется, к ней меня тянет первым же делом. Заглядываю во взятую наугад книжку. На ее страницах – здоровенные буквы, к каждой идет картинка с животным. Пролистываю еще одну, с изображениями причудливых облаков, затем возвращаю на полку и окидываю комнату новым взглядом. Все здесь покрыто толстым слоем пыли.
Мне и в голову не приходило, что Борей мог быть отцом. Для меня понятие «родитель» связано с любовью, привязанностью, бескорыстием. Он никогда не проявлял подобного. Но вдруг когда-то он все-таки мог? И стоя тут, в окружении чужих воспоминаний, я задаюсь вопросом: где же сейчас это дитя? Где его мать?
Ноги несут меня в другой конец комнаты. В изножье кровати стоит деревянный сундук. Внутри лежит множество разномастных, кажется, вещей, но я принимаюсь их перебирать, и тайна заброшенной комнаты все больше мне открывается. В маленькой коробке хранится еще больше рисунков с подписями. «Для папы». «Мама, папа и я». «Я и папа». «Мама и снег». Сердце тревожно колотится, ведь на некоторых мужчина, обозначенный как «папа», держит копье. А еще у него черные волосы, голубые глаза. Судя по датам, рисункам более трех сотен лет.
Сложив их обратно в коробку, я закрываю сундук и отворачиваюсь, горло неприятно сжимается.
На прикроватной тумбочке лежит стопка пыльных книг – и деревянная птичка. Наверное, игрушка. Дерево холодит кожу, прекрасно помещаясь в ладонь.
– Что ты здесь делаешь?
Слова хлещут по спине безжалостным ливнем, и я, рывком обернувшись, вижу застывшего в дверном проеме Борея, его силуэт подсвечен факелом из коридора. Неприкрытая ярость в голубых глазах заставляет меня отшатнуться.
– Борей? – Я натыкаюсь бедром на столбик кровати.
В три шага король оказывается рядом, вырывает из моих рук фигурку и бережно возвращает на тумбочку. То, как большие пальцы обхватили маленькую игрушку, вызывает во мне волну непонятной грусти.
– Кто сказал, что тебе можно сюда входить? – шипит Борей.
Вскидываю взгляд к его лицу. Он грозно подступает еще на шаг, и я снова будто возвращаюсь в Эджвуд: от страха сосет под ложечкой, по коже мороз. Король превосходит меня силой, мощью. Легко может разорвать пополам.
– Стражники… – во рту так сухо, что прохрипеть удается не сразу. – Сказали, что можно…
Из-под ног Борея с пронзительным скрежетом расползается лед, покрывает пол и стены. Опущенные руки в перчатках подрагивают.
– Здесь нет никаких стражников, – рычит король. – Ты лжешь. Ты вечно лжешь.
Семеню бочком, медленно огибая кровать и не смея отвести взгляд от бога, чьи глаза темнеют, наливаясь чудовищной силой. И это не мое воображение разыгралось. Радужка исчезла без следа, остались только черные зрачки, что пытаются потеснить даже белки.
– Все так, – спешу я согласиться. – Не было никаких стражников, но я увидела, что дверь открыта…
– И ты взяла на себя смелость вторгнуться в пространство, в которое не имела права входить.
– Нет, – выстукиваю я зубами. – То есть да, но я не то чтобы хотела намеренно тебя расстроить.
Ранить. Ведь гнев – бутон, а корни его – боль и предательство? Это не ярость в глазах Борея на самом деле. В них опустошающее горе. Губительное, изломанное.
– Я не знала, – ахаю я.
Борей приближается еще на шаг, и у меня из груди рвется хрип. Я так спешу убраться подальше, что врезаюсь ногами в стол. Сам воздух скользит вокруг змеей, колеблется, встревоженный. Поднимается ветер, взметая пряди моих волос, потрескивая от мощной энергии, ярости, подобия которой я еще не встречала.
И он крепнет.
– Борей. – Вздрагиваю, когда разбивается ваза. – Борей, успокойся!
Порыв ветра проносится по комнате, расшвыривая вещи, обломки мебели направо и налево. Пригибаюсь, чтобы не попасть под небольшой снаряд. Книги летят с полки, везде обрывки пергамента и потертой ткани.
От удара о стену раскалывается стол. Одеяла сдирает с кровати, как старую ороговевшую кожу. Комната рушится, и в самом сердце шквала стоит Северный ветер.
– Ты обманывала с тех самых пор, как я забрал тебя из Эджвуда! – гремит он. Голос – воздух, и воздух – гром. – Делала все, что в твоих силах, лишь бы поколебать мою решимость, подорвать мою власть, и я проявлял к тебе куда больше снисхождения, чем ты заслуживала. Но теперь этому конец.
На слове «конец» я холодею. Лицо Борея будто меняется. С каждым вздохом в голове бьется мысль, что я должна бежать, но ужас приковал ноги к месту.
Рушится первая колонна, расколовшись ровно посередине. Зловещий стон заставляет вскинуть взгляд к потолку. По нему расходится паутина трещин, что быстро становятся щелями. Вдруг часть потолка валится вниз дождем из камней и пыли, и я бросаюсь в сторону, чтобы не остаться под грудой, которая падает ровно туда, где я была мгновение назад.
Глаза слезятся, с трудом различают Короля стужи за сгущающимся облаком из обломков.
– Прости, – шепчу. – Я не думала…
– Ты никогда не думаешь. – Плащ Борея развевается вокруг его тела. Чернота наконец одолевает и белки его глаз. – Лишь о том, что ты можешь заполучить, без оглядки на других.
Неправда. Я же думаю обо всех, кроме себя, верно?
Вот только… Борей прав. Я хотела узнать, что скрывается за дверью, а ведь король упорно запрещал мне входить в северное крыло. Я никогда не учитывала его желание, ни единого разочка, поскольку не считала его достойным такого уважения, и осознание пришло слишком поздно.
– Думаешь, я не знаю, насколько глубоко твое ко мне отвращение? – гортанно рычит Борей. – Думаешь, не подозреваю о ножах, что ты носишь, о твоем желании вонзать их мне в кожу, пока не останутся лишь лоскуты, в почерневшее сердце?
С его губ слетает ехидный смешок, сверкают острые, влажные клыки.
– Дело не в этом, – хриплю. – Я ошиблась. Я не нарочно…
У меня вырывается слабый вскрик. Руки Борея… Его пальцы вытягиваются, загибаются внутрь, перчатки лопаются по швам, ткань вспарывают длинные
