Аптекарский огород попаданки - Ри Даль
В 1665 году Лондон потерял пятую часть жителей, а в России чума бушевала в 1654–1655 годах, опустошая города. Я знала, что в XIX веке наука шагнула вперёд, но лекарства от чумы всё ещё не существовало. Были лишь народные средства да надежда на милость Божию. И пилюли, которые мы с Вениамином готовили в Аптекарском огороде, основываясь на старинных рецептах. Но они не были испытаны. Они были лишь предположением, теорией. Теорией, которую мне так мечталось опробовать на практике, и вот...
Я отогнала эти мысли, сосредоточившись на Агате. Её маленькая рука лежала в моей, холодная и безвольная. Я шептала ей что-то — сказки, которые помнила из детства, слова утешения, в которые сама едва верила. А в глубине души я боялась. Боялась отчаянно, что не справлюсь, что потеряю её, что эта девочка, ставшая мне почти дочерью, уйдёт, как ушли её мать и сестра. И ещё я боялась за всех вокруг. Если это чума, то под угрозой не только Агата, но и Груня, Вениамин, Василий Степанович, Архип Кузьмич — всё имение. А дальше — Петербург, Москва, вся Россия. Я знала, как быстро распространяется чума: через блох, через заражённые вещи, через дыхание. Одна искра — и пожар охватит всё.
Чтобы предотвратить это, я действовала, как могла. Я велела всем, кто входил в комнату Агаты, закрывать лицо платком, смоченным в уксусе, — так поступали в Средние века, и я надеялась, что это хоть немного защитит. Я запретила Груне и другим слугам прикасаться к Агате или её вещам без моего разрешения. Все её простыни и одежду я велела сжигать в саду, подальше от дома, а посуду — кипятить. Я вспомнила, как в XVIII веке в Москве во время чумного бунта сжигали целые дома, чтобы остановить заразу, и, хотя это было жестоко, я понимала, почему. Я также велела Архипу Кузьмичу проверить амбары и погреба на наличие крыс — переносчиков чумы. Он доложил, что крыс немного, но я всё равно настояла, чтобы их истребили, а зерно переложили в новые мешки.
На себя мне было наплевать. Я не думала о риске заразиться, хотя знала, что он велик. Мои руки, касавшиеся бубона, могли нести заразу. Мой платок, которым я вытирала её лицо, мог быть пропитан смертью. Но я не могла остановиться. Агата была важнее. Я чувствовала, что, возможно, именно ради неё я оказалась в этом мире. Не ради В.Б., не ради войны, не ради мечты стать врачом, а ради этого невинного ребёнка, чья жизнь висела на волоске. Если я смогу её спасти, то всё — боль, страх, одиночество — будет не зря.
К полудню, когда солнце поднялось выше, а в комнате стало душно, я услышала шаги. Дверь отворилась, и вошёл Вениамин Степанович. Его лицо, обычно спокойное, было хмурым, а под глазами залегли тени. Он держал в руках небольшую шкатулку, в которой, я знала, хранились наши пилюли — те самые, что мы готовили по рецепту Парацельса. Но ни я, ни он не знали, сработают ли они.
— Александра Ивановна, — начал он тихо, прикрывая лицо платком, как я велела. — Как она?
Я покачала головой, не отрывая взгляда от Агаты.
— Хуже, — ответила хрипло. Горло пересохло от бессонницы и тревоги. — Бубон растёт. Кровохарканье усилилось. Она едва говорит. Вениамин Степанович, я… я боюсь, что это…
Я не договорила, но он понял. Его глаза расширились, и он шагнул ближе, но я жестом остановила его.
— Не подходите, — сказала резко. — Если это то, о чём я думаю, вы не должны рисковать.
Вениамин Степанович замер, но взгляд его был полон решимости.
— Александра Ивановна, я был у Изольды Палны, — сказал он, и голос его дрогнул. — Вчера, после того, как она прислала записку. Я не мог не проверить.
Я подняла глаза, чувствуя, как холод пробегает по спине.
— И что? — спросила я, хотя уже знала ответ.
— Она… она в тяжёлом состоянии, — ответил он, опуская взгляд. — Лежит в жару, кашляет кровью. На шее и под мышками — бубоны, такие же, как у Агаты. Её служанка говорит, что всё началось пять дней назад, но Изольда Пална скрывала, думала, что простуда. Я… я велел запереть её дом и никого не пускать. Но, Александра Ивановна, если это чума…
— Это чума, — перебила я, и слова эти, произнесённые вслух, ударили меня, как молот. — Я не хотела верить, но… симптомы те же. Бубоны, лихорадка, кровохарканье. Это бубонная чума, Вениамин Степанович. И если мы не остановим её, она распространится.
Он побледнел, но кивнул, словно принимая неизбежное.
— Я принёс пилюли, — сказал он, указывая на шкатулку. — Но вы правы, мы не знаем, помогут ли они. В книгах пишут, что Парацельс спасал людей розовыми пилюлями, но… это было четыре века назад. И даже если они работают, мы не знаем дозировку, не знаем, как быстро…
— Мы должны попробовать, — перебила я. — Это наш единственный шанс. Агата… она не протянет долго, если мы не начнём. А если спасём её, то, возможно, спасём и других.
Он кивнул.
— А вы, Александра Ивановна? — спросил тихо. — Вы не боитесь за себя?
Я посмотрела на Агату, на её маленькое, хрупкое тело, и покачала головой.
— Нет, — ответила я честно. — Если я заражусь, значит, такова моя судьба. Но я не могу её оставить. Не могу.
Вениамин хотел что-то сказать, но в этот момент дверь распахнулась, и вошёл Василий Степанович. Его лицо было суровым, но в глазах горел такой страх, какого я никогда не видела. Он замер на пороге, глядя на Агату, а затем перевёл взгляд на нас.
— Что вы сказали? — спросил он хрипло, и я поняла, что он слышал наш разговор. — Чума?
Я встала, чувствуя, как ноги дрожат от усталости.
— Василий Степанович, — начала я, стараясь говорить спокойно, — мы не уверены, но…
— Не лгите мне, Александра Ивановна, — перебил Булыгин, шагнув ближе. — Я слышал. Чума. Так это
