Пшеничная вдова - Данила Скит
Удар, еще удар. Дверь поддалась только на третью попытку, когда Беккет врезался в дерево со всей дури – он ввалился внутрь, гремя латами и своими костями. Реборн бросился за ним, потому как чувствовал, что Острый Клинок рядом – он уловил его тень у себя за спиной.
– Они не зайдут в жертвенник, – бросил Реборн Беккету, – Вставай, – он подал здоровую руку своему рыцарю и пошатнулся, когда тот дернул за нее, чтобы встать, – Жди здесь.
Беккет остался на пороге жертвенника, не решаясь пересечь границы врат – за ними стояли, словно вкопанные, два инаркха, а за их спинами – юркая, почти незаметная тень Острого Клинка. Внутрь они не вошли, и не смели сделать даже шага в священное место. Беккет принялся ждать, пока кишки окончательно вывалятся из того, кто повыше и обратный путь станет полегче.
Реборн обернул свое лицо вглубь храма. Только сейчас стал заметен острый запах опиума, перебивавший даже запах сырости. По центру располагался мраморный колодец, подпитываемый водами купола – капля за каплей, умелые резные ниши сгоняли в него дождевую воду прямо из пасти сатира. По краям колодца, словно куколки шелкопряда, почивали в коконах из шелковых тряпок одиннадцать Опиумных Жрецов по числу богов. Безумный так и не признал Отверженного, и у себя в храме принимал только одиннадцать Жрецов – днем и ночью, зимой ли, летом ли, они должны были приносить жертву опиумного забвения вокруг колодца зеркал. Около каждого кокона стояла прозрачная колба, наполненная густым дымом, поверх каждой покоилось плоское блюдце цветного стекла с раскаленным углем. По темным углам попрятались голые служки, прикрыв ладонями мужские признаки, выкрашенные в красный. В алтаре горели факелы, отбрасывая тусклые отблески на белые тоги и серый мрамор колонн. На стене за колодцем была выбита улыбчивая морда сатира с обломанным позолоченным рогом и выпученными изумрудными глазами, а прямо под ним распростерлось гигантское ложе для ритуальных сношений с Алчущими. Алчущее ложе было обито зеленым веретеном.
Реборн проткнул каждого Жреца под мычание немых служек. И хорошо, подумал Реборн, лишние вопли ему были не к чему – он ненавидел крики и визг. Никто не помешал ему, алые пятна крови выступили на тогах, Жрецы лишь дернулись в опиумном забытье и тут же затихли. Плечо ныло. Реборн оглянулся – по темным углам попрятались служки, но он не стал их искать. Слишком много времени уйдет на бесполезных служителей безумия – красные члены никогда не становились Жрецами. У них нет языка, они способны только взбираться на алчущее ложе да таскать опиум.
– Шшшш… – раздалось рядом, как последний вздох Жреца оборвался.
Реборн подошел к колодцу, капая на мраморный пол кровью – в жертвеннике не было мха, факелы высушивали воздух несмотря на дырявый купол. Колодец питался не из зияющего рта, а из проткнутых пустотой глаз – Безумный зрел и давал свое зрение зеркалам. Губы окутала белесая дымка – дыхание начало застывать сразу же, как только Реборн перевалился через край колодца. Он увидел глянцевый лед и под ним танцевала вода, словно кипящая. Она пузырилась и ходила под тонкой коркой, лаская ту сторону мерзлоты. Реборн пару раз сомкнул и разомкнул веки, а потом тряхнул головой – всплески воды начали складываться в образы. Пустоты сливались, образуя человеческие тела, глаза, губы и рты. Вспорхнула чайка. Реборн отшатнулся – творилась какая-то чертовщина. Когда Реборн чего-то не понимал, он начинал нервничать, а когда он начинал нервничать, вынимал меч.
В воздухе сверкнула холодным блеском сталь, обагренная кровью. Когда клинок вонзился в лед, тот зашелся трещинами, словно паутинными нитями. Образы раскололись на тысячи мелких отражений, а те – еще на тысячи. Когда Реборн провернул клинок влево, вода хлынула из ледяных стыков и забрызгала его лицо. Она оказалась горячей, словно кипяток. Реборн отскочил от колодца. Раздался вой. Животный, пронзительный, будто хищнику вспороли брюхо и тот понял, что умирает.
«Это не вой ветра», – понял Реборн, это было очевидно. Оглушая, вопль лился из колодца, выходя горячим паром из глаз и рта сатира на волю, в высокое небо Теллостоса.
Ветер нежно ласкал, обдувая гузно. Уилл стоял наполовину в пене волн и наслаждался прекрасным кроваво-красным закатом. Его экипировка покоилась на берегу, пока остальные собирали трупы и помогали раненым. Уилл умыл лицо в солёной воде приливных волн, чаши у храма потухли под натиском морской воды и песка.
– Как?! – спросил у него длинноносый Торн, которому Хардрок наказал опросить всех раненых.
– Когда мамка рожала, промеж ног у нее больнее было, – отмахнулся Уилл, прикрывая неглубокую, но унизительную рану на левой ягодице от соленой воды.
Дружный хохот поддержал звук прилива.
Когда колодец зеркал издал свой последний вопль, кровавая битва тут же прекратилась. Острый клинок с иракхами у порога жертвенника, словно обессиленные, опустились на пол, молчаливо приняв свою казнь. Беккет не побрезговал поотрубать им конечности – геройствовать и влагать меч в руки врага ему сейчас совсем не хотелось. Свежевал их он с особым энтузиазмом. Когда король со своим рыцарем вышел из харама, их встретили спокойный шорох прилива и лучи закатного солнца. Остатки инаркхов были перебиты почти без сопротивления. Реборн не только ненавидел, но еще и боялся Безумного, о чем, конечно же, предпочитал никому не говорить. Вокруг этого странного бога вилось много темного, непонятного и противоестественного. Порой, король не знал как одолеть это и с какой стороны подступиться. Другие боги предпочитали молчать и никак не выдавать себя, но этот вел себя так, будто и вправду существовал. Реборну повезло в этот раз.
Лютый пытался разгрызть чью-то руку, обернутую в шкуру, но Хардрок на него накричал. Тогда тот переключился на мертвых псин и пришлось уже вмешиваться Реборну. Пес остановился на туше кита и против этого уже никто не возражал. Уснувшие лошади просыпались, обескураженно тряся гривами.
Король отказался от помощи лекаря, он мог и подождать
