Бывшие. Назови цену, Дракон! - Мария Авенская

Я оглянулась на Каэла. Он совсем побледнел. Носогубная складка прорезалась глубже, на виске бился тонкий синеватый сосуд. Метка под ключицей шевелилась тихими иглами — осторожно, как зверь, который уже понял, что его будут вытаскивать клещами.

— Если забрать твои чувства ко мне, — сказала я медленно, на каждом слове проверяя себя на трусость, — тебе будет легче править. Это правда. Белая доска, чёрные отметки. Решения — ровнее. Ночью спокойно будешь спать. Днём править. — Я сглотнула. — Но ты станешь тем, кого я ненавижу больше всего: пустотой в дорогом мундире.

— Если забрать твою память обо мне, — он подхватил мой холодный тон, — ты останешься без частички себя. Не будет, — он чуть зажмурился, — вкуса яблок.

— Я больше не ем яблоки, — соврала я.

Мы молчали. В этом молчании было странное: будто по обе стороны от нас стоят две армии, и обе держат стрелы на тетиве, и никто не стреляет, потому что никто не хочет начинать войну. Зал терпеливо ждал, как старый судья, который знает, что вердикт всё равно будет.

— Забери у меня… — начала я и остановилась. Губы стали ватными, язык — деревянным. Я не смогла сказать «память». Не потому что не хотела платить — платила уже не раз. А потому что это было единственное, что делало меня мной в те дни, когда хотелось порезать свою магию на ленточки и сжечь. Эта ночь давала смысл разговору с собственной тенью. Я увидела себя со стороны — смешная, упрямая, с ножом и солью, в рваной юбке, в зале, где соль пахнет вечностью, и поняла: если я отдам «вкус» жизни, я стану идеальной ведьмой, без швов на сердце и без чувств, но чужой себе.

Каэл смотрел. Глаза не говорили «не надо». Он вообще редко говорил «не надо». Он говорил: «делай».

— Элара, — сказал он негромко. — Забери мои чувства к тебе.

Руны на карнизе дрогнули — как веки. Камень под пальцами сразу потеплел, будто его лизнул маленький огонь.

— Так будет проще править, — продолжил он, уже почти спокойно. — Меньше сомневаться.

Я смотрела на него и вдруг ясно поняла: он не играет. Не манипулирует. Не продаёт благородство, чтобы я купила его дороже. Он искренне это предлагает. Он осознанно хочет остаться без этой жилы, по которой когда-то текли его самые человеческие вещи — способность слышать,способность любить, пусть и тайно, как он умел. Он готов выломать это из себя сам.

И от этой честности стало в разы больнее.

— Тебе будет легче, да, — сказала я глухо. — А мне жить рядом с тобой сложнее. И миру страшнее.

Зал мурлыкал, довольный, как кот, которому поставили две миски и обе пахнут мясом. Светом по стенам пробежала нетерпеливая дрожь: «решай». В пальцах у меня гудел нож — тонкая, ровная вибрация, как у струны. Метка под моей ладонью шевельнулась и снова укусила в кожу — не больно, скорее с напоминанием: я здесь. Я жду.

— Забери мои чувства к Эларе, — повторил Каэл уже жёстко, отсекая воздух словно кнутом. — Я король. Мне нужна чистая рука.

Я подняла взгляд на руны и впервые за ночь захотела заорать на камень матом, как в юности на пьяных мужиков у порога трактира. Потому что возлюбленный снова выбирает не меня.

— Чёрт тебя побери, — прошептала я. — Ты даже умирать умеешь красиво. И жить собираешься красиво без лишних чувств. Каэл... почему ты снова выбираешь не меня?

Глава 4

Я всегда начинаю с соли.

Соль — это граница и память. Она трещит под пальцами, как снег и пахнет морем, которого здесь никогда не было. Я просеиваю её из холщового мешочка, аккуратно, чтобы зерно к зерну, круг к кругу. Первый круг широкий, как обруч для нас двоих. Второй узкий, для яда, чтоб не расползался. Третий плотный, стиснутый, для слов: чтобы каждое звучало и не бежало прочь, как трусливый заяц.

Камень слушает. Вибрирует, когда я веду линию, и глухо одобряет, когда соль ложится ровно. Под ногтями соль хрустит, в ладонях проступает сухая шероховатость. Я вытягиваю круги ближе к алтарю, чтобы не пришлось тянуться, так меня учили: ритуал — это ещё и эргономика.

Я кладу нож справа, лезвием к себе, рукоятью к нему.

— Дыши ровно, — говорю я Каэлу, хотя его дыхание как тяжёлая, кособокая пила.

— Дышу, — отвечает он хрипло.

Я сдвигаю плащ на его плечах, чтобы открыть ключицу, и вместе с тканью в нос ударяет запах: железо, пепел, его кожа — горячая, терпкая. Пальцы тянет коснуться, потому что тело упрямое и любит свои привычки, но я удерживаю руку.

— Обмен, — напоминаю, хотя он всё помнит.

Он кивает едва заметно. Я беру нож. Лезвие холодное, уверенное. Подушечка большого пальца — к кромке, тонкий нажим, и вот уже капля моей крови — густая, вишнёвым бликом, тянется к острию. Я держу руку так, чтобы капля не упала на пол, а раздулась, тяжелея, и только потом — легко, как семечко, перекинулась на его пальцы.

— Твоя очередь, — говорю.

Он берёт нож сам. Пальцы у него подрагивают, но рука — точная. Маленький надрез на безымянном — там, где носится венец. Его кровь — темнее, гуще, горячее, как будто в ней уже кипит драконье пламя. Мы поднимаем руки и касаемся кончиками пальцев — кровь к крови.

Мир на мгновение смещается: звук уходит, остаётся только лёгкий рёв в ушах, как если бы я стояла у водопада и смотрела в горло падающей воды. Между нашими пальцами тонко щёлкает связка, как застёжка на браслете, и я чувствую, как его жар входит в мою ладонь, а мой холод — в его.

— Формула, — напоминает камень негромким гулом.

Я киваю и говорю первой.

— «Я, Элара Арден, ведьма, признаю узор твоего тела, имя твоё и пламя. Пусть кровь моя знает путь к твоему сердцу, но не властвует над ним. Пусть дыхание моё найдёт твоё, но не отнимет. Пусть слово моё держит, но не душит. Да будет круг замкнут и развязан по моей воле».

Слова расправляются в воздухе и садятся на соль, как птицы.

— Твоя, — подталкиваю его.