Жена первого короля орков - Рина Мадьяр
Мысль обжигает стыдом. Всю жизнь меня учили дипломатии, тонким играм слов, а здесь... здесь срабатывает только кулак, который таит за собой эльфийское покровительство. Разве Сиэльдарион гордился бы мной сейчас?
Взгляд Дуррога, пронизывающий меня из-под нависших седых бровей, полон немой ярости. Он открывает рот, наверняка, чтобы бросить новое обвинение, но не успевает произнести ни звука.
Встаёт Мааршад.
Не вскакивает, не кричит. Он просто поднимается. И этого хватает, чтобы все взгляды притянулись к его фигуре, облачённой в простые одеяния.
Воздух в зале становится гуще, наполнившись тихим гудением, исходившим от древнего посоха в его руке. Камень на его вершине мерцает тусклым, но неоспоримым светом, словно дальняя звезда неизведанных просторов небес над нами.
— Замолчите, — его голос не гремит. Он вибрирует, проникая в самые кости, в самый разум. Это не приказ, а констатация непреложного закона. — Замолчите и услышьте голос земли, который вы так рьяно пытаетесь защитить от мнимого осквернения.
Он обводит зал медленным, невероятно тяжёлым взглядом. Его глаза пронзают души всех собравшихся.
— Духи гор и равнин, предки, чьи кости смешались с этой почвой, благословили союз крови этих детей. — Мааршад указывает посохом на меня, потом на Тарна. Свет камня на миг вспыхивает ярче. — Миралиэль Аль Вентинор не чужестранка, пришедшая с пустыми руками и высокомерием. Она залог силы, которую вы все жаждете, но боитесь принять. Отринуть её значит плюнуть в лицо самим предкам, чьи тени сейчас наблюдают за вашим ослеплением.
По залу пробегает сдержанный ропот, но уже без прежней ярости. Это больше похоже на тревожный шёпот. Даже Дуррог слегка откидывается в кресле, его кулаки разжимаются.
— Её слова о гильдии... — шаман поворачивается ко мне, и в его взгляде я читаю не одобрение, а, кажется, понимание, продолжает: — ...это не попытка отдать нашу силу жалким людям. Это попытка выковать новый щит. — Он ударяет посохом о каменный пол. Гулкий звук эхом прокатывается по залу. — Щит благополучия! Мы добываем силу земли. Руду, камни, дары глубин. Но что с ней? Она лежит мёртвым грузом, пока купцы из чужих земель скупают её за горсть блестящих безделушек и увозят, чтобы выковать из нашей силы мечи, доспехи, богатства для их королей! Разве духи дали нам эту силу, чтобы мы хоронили её в темноте, как трусливые грызуны? Или чтобы мы превратили её в оружие нашего величия?
Он снова указывает на меня.
— Она предлагает путь. Путь, где орк-мастер, чья клятва духам нерушима, направляет руки тех, кто хочет служить этой земле. Где каждый гвоздь, каждый нож, каждый слиток будут коваться здесь, под нашим небом, под надзором шаманов, с клятвой верности духам великой равнины! Где золото за эти изделия потечёт не в чужие сундуки, а в казну наших кланов! Разве это слабость? Или это всё-таки мудрость, которой нам так не хватает?
Тишина снова воцаряется, но теперь она иная. Напряжённая, раздумывающая. Я вижу, как некоторые вожди и старейшины переглядываются, шевеля губами беззвучно. Саахад, тот самый молодой орк, кивает почти незаметно, его глаза горят.
— Но доверие, как и сталь, нужно закалять постепенно, — продолжает Мааршад, его голос вновь становится ровным, но неумолимым. — Мы не бросаемся в омут сомнительных перемен. Мы испытаем мудрость духов и мудрость леди Миралиэль. Клан Саахада! — Он поворачивается к молодому орку. — Твои земли ближе всех к городу. Твой клан знает цену труду. Ты предоставишь помещение под первую мастерскую. Один орк-ремесленник, избранный шаманами и лояльный кланам. Горсть людей, готовых учиться и принести клятву нашей земле. Три месяца. Три месяца на то, чтобы духи показали нам знак: благословляют ли они этот путь. Или нет.
Он обводит взглядом совет, останавливаясь на каждом, кто мог возразить.
— Это не просьба, — добавляет он. — Это воля шамана, чьи уши слышат шёпот предков. Есть возражения? Говорите сейчас. Или примите молча, как закон.
Возражений не последует. Даже Дуррог лишь глухо хрюкает, отводя взгляд. Голос Мааршада, подкреплённый мерцанием посоха и незримым присутствием духов, оказывается сильнее любой ярости.
Совет голосует за пробный шаг формальным, тяжёлым молчанием.
Победа?
Скорее, передышка.
Я ловлю взгляд Дуррога, и в нём нет поражения. Есть холодная, расчётливая злоба. И где-то там, за стенами дворца, бродит Гнаррох, чьи клыки уже точатся о камень обиды.
“Три месяца”, — думаю я, чувствуя, как камень с груди сдвинулся, но не упал.
Мало. Очень мало.
Смогут ли всего за три месяца новые ремесленники переубедить совет? Мне кажется, что это практически невозможная задача! Но они сразу должны знать о ней. И тогда, возможно, у нас будет шанс возвести Тарна на трон без кровопролития.
Глава 43
Я возвращаюсь с Тарном в особняк молча. Тяжёлое молчание совета тянется за нами из самого помещения где оно проходило, как шлейф дыма.
Солнце клонится к закату, окрашивая крепостные стены в кровавые тона. Я украдкой смотрю на Тарна. Его профиль резок, как грань топора, челюсть напряжена.
Он всё ещё кипит.
Я чувствую это по тому, как его рука, лежащая на моей, сжимается почти до боли, а потом резко разжимается, будто он ловит себя на мысли, что неосторожен со мной.
— Ты... — начинаю я, но голос предательски дрожит. — Ты был... яростен.
Он резко останавливается и поворачивается ко мне. В его янтарных глазах, обычно таких спокойных и рассудительных, всё ещё пляшут отблески недавней бури.
— Яростен? — выдыхает он, и в этом выдохе слышится целый вихрь эмоций. — Мира, когда этот старый крот Дуррог сказал... когда он посмел... — Он сглатывает, сжимая кулаки так, что костяшки белеют. — Они смотрят на тебя, как на добычу. Как на вещь. Или на угрозу. Никто. Никто не посмеет так говорить о тебе. Никто! — Его голос срывается на низкий рык, заставляя пару проходивших мимо горожан шарахнуться в сторону.
Он проводит рукой по лицу, смахивая невидимую пыль, и его взгляд смягчается, становится глубже, уязвимее.
— Когда ты сказала, что уйдёшь... — он замолкает, и в этой паузе больше страха, чем в любой ярости. — Эти три слова... они выбивают землю у меня из-под ног. Сильнее, чем любая атака
