Демонская кровь Маргариты - Ольга Александровна Ильина
Борисовское считалось зажиточным селом: была церковь, начальное земское училище, почтовая станция, восемь ветряных мельниц, трактир и целых две кузницы. Да и населением в полторы тысячи человек не каждое село могло похвастаться.
— Вы так много знаете об этом, — заметила я, грея озябшие ладони о теплые бока чашки с чаем. Зинаида Кирилловна прямо пир устроила для меня одной, с теплыми домашними ватрушками, шоколадными конфетами в хрустальной вазе, моим любимым вишневым вареньем и печеньем курабье. Вот что значит сельское гостеприимство. Разве в городе кто-нибудь вот так запросто пригласит незнакомца на чай?
— Еще бы мне не знать, милая. Я же библиотекарем сорок лет проработала, пока зрение подводить не начало. А сейчас и вовсе почти не вижу ничего. Внуки в город возили, очки заказали, а я ж в них и не привыкла ходить-то. Так, для чтения только и использую, да передачу с Малаховым поглядеть.
Да, теперь понятно, почему старушка не сбежала с криками от глазок моих огненных, когда я солнечные очки сняла. Повезло.
— А кто-то уже писал об этом? О Павловке?
— Нет, умельца не нашлось, но в библиотеке сохранились старые церковные записи, да домовые книги владельцев деревни.
— Владельцев? — заинтересовалась я.
Неужели в этом захолустье могло сохраниться что-то, принадлежащее семье бабушки? Вот так дела! Я даже рассчитывать не могла на подобную удачу.
— Вы имеете в виду книги тех самых дворян Вронских, что владели всей округой до революции?
— Ох, деточка, да ты… как же там говорит мой правнук… — старушка задумалась, пожевала губу и воскликнула: — О! Вспомнила! Он говорит: «ты в теме, бабуля». Ты, деточка, получается, тоже в теме? Интересуешься местной историей?
— Немного. Моя бабушка родом из этих мест, — уклончиво ответила я. — К сожалению, она умерла, а я только сейчас начала понимать, как много о ней не знала. Подумала, съезжу, приобщусь, так сказать, к корням, может и пойму что.
— Значит, и про проклятие твоя бабушка тоже знала? — странно насторожилась Зинаида Кирилловна, а я поспешила ее успокоить.
— Вряд ли. Ее семья уехала из этих мест еще до революции, но завещала похоронить ее на вашем кладбище.
— Да, место здесь святое, благословенное. Оно и спасло мою матушку от проклятия страшного.
— Расскажите, — взволнованно попросила я.
Старушка помолчала, на меня пристально посмотрела и уселась обратно на стул.
— В ту страшную ночь бежать ей пришлось. Отец-то ее в деревне старостой был. А как грянула революция, как подняли голову опьяненные столичными речами местные пьяницы, как заговорили о свободе угнетенного народа, так и приказал он семье собираться. Чуял, что беде быть. Но не успели они, чуть-чуть не успели. В тот вечер отец какой-то обеспокоенный был, мужики к нему приходили, а он ругался на них, прогонял, отговаривал. А к ночи ушел, долго его не было, домашние уж спать собирались, но тут он появился, белый весь, глаза огромные, страшные, кинулся к жене, говорил что-то о зле, зле великом, схватил семью в охапку и велел в церковь бежать. А страшно было, путь-то не близкий, да еще через лес, да мимо кладбища. Он нас чуть ли не силой выталкивал, но тут снаружи топот да крики услышал, мужиков местных в окно увидел, хмельных, наглых, безумных каких-то. Тогда он домашним приказал в окно прыгать, а сам пошел с мужиками разбираться. Но мама не приняла его слова всерьез, осталась вместе с младшими братьями да сестрами…
Пока Зинаида Кирилловна увлеченно рассказывала об истории своей семьи, я заметила нечто странное: иногда она оговаривалась, заставляя подозревать, что это не мать ее, а она сама там была.
— Матушка тоже хотела остаться, да только кольнуло что-то внутри. А когда в горницу мужики ворвались, а один отца избитого за собой волочил… она и не поняла, как в окно сиганула, да побежала что было сил. Остановилась на краю деревни, опомнилась, возвратиться хотела, да тут увидала вдалеке зарево пожарища, поняла, что усадьба горит, а оттуда в небе что-то страшное на деревню надвигалось. Ни до, ни после я ничего подобного не видела, буря то была: грозная, страшная, всепоглощающая…
Зинаида Кирилловна снова замолчала, встрепенулась, словно опомнилась и засуетилась по кухне. Горячий чайник снова на плиту поставила, конфеты в полную вазу положила да так, что те на стол попадали, а я, повинуясь какому-то внутреннему чутью, взяла и накрыла ее руку своей.
— Знаете, а моя бабушка из тех самых Вронских была. Младшая дочь, а меня в честь старшей Маргаритой назвали.
Мои слова старушку не напугали, наоборот, она вдруг вскинулась, снова пронзительно на меня посмотрела и заплакала. А я поняла одно — наша встреча с Зинаидой Кирилловной вовсе не была случайной.
* * *
Успокоившись, Зинаида Кирилловна продолжила рассказ: как до церкви сквозь бурелом лесной пробиралась, как в дверь колотила, как в ноги батюшке местному кинулась, как плакала все, долго плакала, а за окнами такое творилось…
— Наутро стихло все, я собралась уже в деревню идти, но отец Федор остановил, тоже почувствовал, что в буре той что-то страшное, злое было, и это что-то в деревне осело. Он мне остаться и предложил. Приглянулась я ему, а по весне мы свадебку сыграли, тихую, скромную, да и зажили при церкви, пока власть новая Федю моего не арестовала. Его позже в лагерь отправили, а я здесь осталась его дожидаться. К тому времени уже детки были, да и село наше разрастаться начало.
— А ваши родные? Что с ними стало?
— Погибли они в ту ночь. Те, кто семью твою, деточка, погубили, и мою щадить не стали. Дом наш занял новый староста, да только счастье-то никому из них это злодейство не принесло. С тех пор никто из той деревни уехать так и не смог.
— Как так?
— А вот так. Пытались по первой торговцы, да те, кому злодеяние это поперек горла стало, да повернули все назад. Словно барьер какой их сдержал, сильный барьер, мощный, как церковная земля, на которую они ступить не могут. Так и вышло, что деревня осталась там, а здесь возникло село Павловское.
— Так значит, именно в этом состоит их проклятие?
— Не только, — покачала головой Зинаида Кирилловна. — Люди в деревне этой живут долго, а вот
