Госпожа аптекарша или как выжить в Германии XVII века - Людмила Вовченко
— А я, — сказал Йоханн, — обойду пристани. Узнаю, кто ещё вернулся из Вюрцбурга. Если кто-то вёз такой же чёрный флакон — его видели грузчики. У них память, как у сундуков: что положил — то найдёшь.
---К полудню лавка уже жила. Грета открыла ставни, выставила таз «ярмарки чистых рук», повесила на гвоздь маленькую табличку новым, твёрдым почерком:
«Сегодня в продаже: мыло, уксус, травы. Чудес нет. Покой — в наличии.»
Люди шли и шли. Кто за соли рассола, кто за настоем девясила, кто — просто посмотреть и понюхать «женскую воду», которой сегодня не было. Самые смелые мёрзлыми пальцами окунали руки в тёплую мыльную воду — и делали удивлённые лица, как дети, впервые увидевшие снег.
— Фрау Грета, — зашептала соседка-пивоварша, наклоняясь, — не бойтесь. Если они придут, мы вас не отдадим. Я позвала гусыню. Она наготове.
— Спасибо, — серьёзно ответила Грета. — Но сперва попробуйте чистый уксус для полов. Гусыня — это крайняя мера.В разгаре дня в лавку просочился писарь. Тот самый — из управы. На лице — «служебная вежливость», на пальце — чернило, взглядом он собирал полки, заметки, людей.
— Фрау Браун, — произнёс он, поклонившись. — Городская управа интересуется: не привезли ли вы из Вюрцбурга новые «опыты». — Привезла, — кивнула Грета. — Опыт терпения и опыт не отвечать на глупые вопросы. Ханна прыснула в кулак. Писарь, к чести его, только моргнул. — Тогда напомню: завтра — день проверки счётов. Принесите книгу, где «люди по именам». Бургомистр желает видеть некоторые строки сам. — Принесу, — сказала Грета. — И ещё принесу новую табличку: «чистые руки — меньше лихорадки». Вы, кажется, не всё намылили.Писарь ушёл. За ним — запах мокрой бумаги и мелкой злости.
---Ближе к вечеру вернулся Фогель. Он вошёл быстро, снял плащ, как снимают гипс, — с облегчением.
— Настоятель говорит: официальной бумаги нет. Есть тревога и «голоса». Брат Матиас утверждает, что это кто-то из Бамберга провоцирует. Там недавно умер старший аптекарь при госпитале. Место — лакомое. Женщин там не любят. — Значит, нас заметили правильно, — спокойно ответила Грета. — А «голоса» пусть продолжают говорить. Я — делаю.— Делайте, — кивнул Фогель. — Но сегодня не надо быть первой в споре. Пусть спорят без вас. Иногда тишина — более громкий аргумент.
Он задержался, смотря на её руки, на порядок полок, на таз у двери, на табличку.
— Вы умеете превращать страх в распорядок дня, — сказал он тихо. — Это странное, но хорошее искусство, фрау Грета.— А вы умеете превращать тревогу в точность, — ответила она. — Это другой сорт мыла.
Они оба улыбнулись — одинаково устало.
---На исходе дня вернулся Йоханн — разгорячённый, с блестящими глазами, пахнущий морским ветром и портовыми слухами.
— Нашёл, — выдохнул он, едва переступив порог. — Вчера баржу из Вюрцбурга разгружали у третьего причала. На ней был ящик «чёрного стекла». Его купил Людвиг Ган — мелкий торговец из Аугсбурга. Тот, что любит чужие рецепты. — Ган… — повторила Грета, запоминая вкус имени. — Он и платил «камердинеру» за фальш-герб. — Именно. И ещё, — Йоханн бросил на стол сложенный лист, — вот «случайная» записка, которую потерял один из грузчиков: список покупок. У Гана в заказе — «чернила монастырские», «воск печатный», «бумага с водяным знаком». Слишком качественно для мелкого торговца.Фогель быстро пробежал глазами.
— Если мы сейчас начнём «официально» обвинять, он уйдёт в тень и станет мучеником. — Я и не предлагаю, — хищно усмехнулся Йоханн. — Я предлагаю, чтобы он сам пришёл за «рецептом». И ушёл… с чем-нибудь иным.— Нет, — ровно сказала Грета. — Мы не будем играть в подвал и ловушки. Мы сделаем лучше. Мы продадим городу скуку. И ещё — праздник.
Йоханн и Фогель уставились на неё.
— Завтра, — продолжила она, — с рассветом у меня у двери будет «урок мытья рук», для всех, даром. И — «час кухня»: мыло для посуды, уксус для полов, и — пирог. Фрау Клаус принесёт. Пусть люди смеются, едят и моют. Ган не сможет состязаться с пирогом. Ему нечего предложить городу, кроме страха.Ханна хлопнула в ладони.
— Я скажу пекарям и мясникам! Мы устроим «чистый день» — без ругани! Ну… почти без ругани. — А я, — сказал Фогель, — принесу из монастырской больницы чистые бинты и покажу, как их кипятить. — А я, — подхватил Йоханн, — достану бочку дешёвого пива. Чистые руки лучше моются, когда рядом пиво. Это аксиома портов.Грета кивнула.
— Вот. Это и будет наш ответ «голосам». ---Утро «чистого дня» родилось низким, белёсым. На площади, перед лавкой, дымился котёл, на столе — миски с тёплой водой, рядом — бочка пива, ещё — корзина пирогов фрау Клаус. Над всем этим висел запах хлеба и розмарина, от которого даже самые нелюбопытные тормозили шаг.
— Даром, — объявила Грета, улыбаясь. — Руки — в миску, кружка — в руку, пирог — в рот. По очереди, не перепутать.
Люди смеялись. Мальчишки гордо намыливали пальцы, старики фыркали, но стояли в очереди, женщины, хохоча, тыкали мужей локтями: «смотри, как надо», — и сами мыли аккуратно, тщательно. Фогель демонстрировал кипячение бинтов, объяснял, как сушить на верёвке «так, чтобы не пахло больницей». Йоханн таскал кружки, шутил, рассказывал полупристойные дорожные истории — ровно настолько, чтобы не унять смех.
И в эту минуту, когда город был занят собой, появился Ган. С ним — двое, «слишком чистые» для рынка. Он остановился у края толпы, оценивая: котёл, миски, пироги, смех, — и у него на лице рисовалось простое, банальное, страшное: раздражение. Потому что страху не смешно.
— Фрау Браун! — повысил он голос, прорываясь вперёд. — У вас нет права «превращать площадь в вашу лавку»!
— Это не лавка, — сказала Грета. — Это урок. — Тогда пусть уроки ведут мужчины! — Мужчины уже ведут, — кивнула она на Фогеля. — Я — ассистент.Толпа зарябила улыбками. Ган скривился.
— Вы и в Вюрцбурге устроили шум. Знаю, как вы «варите воду жизни»! — Воду жизни варит любой, кто дышит, — ответила Грета. — Только у одних она пахнет ладаном, у других
