Госпожа аптекарша или как выжить в Германии XVII века - Людмила Вовченко
Он оставил свиток приглашения и ушёл, растворившись в толпе.
---— Он тебя проверял, — сказал Йоханн вечером, когда они вернулись в гостиницу.
— Я заметила. — И теперь зовёт туда, где женщин не терпят. — Тем интереснее, — улыбнулась она. — Пусть видят, что можно лечить людей, не прося разрешения на дыхание.Йоханн подошёл ближе.
— Ты не боишься? — Боюсь, — честно ответила Грета. — Но мне скучно жить без страха.Он усмехнулся.
— Тогда скажи, чего ты боишься больше: неудачи или того, что придётся остаться здесь? — Наверное, того, что начну привыкать.Йоханн замолчал, и в этом молчании было всё — желание, уважение, лёгкая боль.
Он взял её руку, повернул ладонью вверх, коснулся губами — не страстно, а как клятву. — Привыкай, — сказал он тихо. — Я рядом. Даже если не должен быть. ---Поздней ночью она сидела у окна, глядя, как за городом светятся костры лагерей торговцев.
В руке она держала письмо Матиаса. Бамберг — новый путь. Новая угроза. И, может быть, новое спасение.«Женщина, пришедшая из будущего, может быть и ведьмой, и чудом, — подумала она. — Всё зависит от того, кто смотрит.»
Она поставила рядом три флакона: лаванду, жасмин и тот самый — из чёрного стекла.
Запахи смешались, и воздух стал живым, как дыхание. — Ну что ж, — шепнула она. — Пора снова проверять судьбу на прочность.И за окном едва слышно, будто в ответ, прозвучал знакомый голос Йоханна, поющий старую дорожную песню.
Грета закрыла глаза. Она всё ещё боялась — но теперь ей хотелось остаться. Следующий день в Вюрцбурге был золотисто-холодным. Солнце отражалось в флаконах и бутылочках, заставляя весь рынок блестеть, словно витраж. Ярмарка кипела — кто-то спорил, кто-то продавал «воду для красоты», кто-то доказывал, что чеснок лечит даже зависть.Грета стояла за прилавком, будто в центре воронки: потоки людей, запахов, слов. Она улыбалась, отвечала, записывала, чувствовала себя уверенно — пока не заметила взгляд.
В толпе, возле лавки с благовониями, стоял мужчина в чёрном плаще и не сводил с неё глаз. Лицо смутно знакомое, но из какой-то прошлой тени.Он чуть наклонил голову, будто кивнул — и исчез между палатками.
— Видела? — прошептал Йоханн, стоявший рядом. — Он не покупатель. — Я знаю. Он наблюдает. ---К вечеру ярмарка опустела. Остались только охранники, монахи, и запах мокрых досок, когда лавки начали складывать. Грета устало вытерла руки и подняла взгляд — перед ней стоял Фогель, с видом, будто он уже всё понял.
— Я говорил, это опасно, — произнёс он. — Вчера ночью в монастырской библиотеке нашли вскрытую полку с записями алхимиков. — Думаете, это связано со мной? — Думаю, что кто-то хочет, чтобы подумали именно так.Он подал ей листок. На нём была нарисована пятиконечная звезда, вплетённая в ветвь лавра, и надпись по-латыни:
“Aqua vitae — periculum et fides.”
(Вода жизни — опасность и вера.)Грета покачала головой:
— Символ алхимиков, но давно запрещён. Я не использую подобных знаков. — Кто-то оставил его у вашей лавки, — тихо ответил он. — Под скатертью. ---В гостинице Грета не зажгла свечу. Просто сидела, обняв колени, слушая, как за окном шумит ярмарка, а где-то внизу хохочет Йоханн.
Она устала. От подозрений, от взглядов, от необходимости быть «чудом» и «угрозой» одновременно.— Если б можно было просто жить, — подумала она. — Просто варить мыло, просто быть женщиной, которая смеётся, а не защищается.
В дверь постучали.
Йоханн вошёл, не дожидаясь ответа. — Не спите? — — Вы тоже. — Праздную победу. — Он улыбнулся, ставя на стол бутылку вина. — Ваше мыло теперь стоит дороже монастырского уксуса. — Тогда вымойте совесть, — усмехнулась она. — На сдачу получите тишину.Он рассмеялся, но потом вдруг стал серьёзным.
— Грета… — сказал он тихо. — Я не верю, что вы — просто аптекарша. — Я тоже, — ответила она. — Но вы ведь не спрашиваете, кто я на самом деле. — Не спрашиваю, потому что боюсь узнать.Она подняла глаза. Йоханн стоял рядом, слишком близко, чтобы отступить. Его рука легла ей на щеку — уверенно, осторожно, будто боялся расплескать момент.
— В моём мире, — прошептала Грета, — такие вещи называют ошибкой. — А в моём — чудом, — ответил он и поцеловал её.Поцелуй был не стремительным — тихим, глубоким, как вдох после долгого молчания.
Запах вина, смолы, её кожи и лаванды смешались, создавая аромат, который невозможно было записать ни в одном рецепте.— Йоханн…
— Тсс, — он улыбнулся. — Пусть мир подождёт.Она прижалась лбом к его груди и впервые за долгое время не думала, кем была.
Она просто была. Здесь. С ним. ---Когда он ушёл, ночь ещё долго пахла им — вином, огнём и свободой.
Грета подошла к окну: над городом висел густой дым костров, а вдали, у монастырских башен, горел слабый, но ровный свет.«Если судьба снова решила испытать меня, — подумала она, — пусть знает: теперь у меня есть не только страх. Теперь у меня есть за кого держаться.»
Она открыла окно и вдохнула воздух, пропитанный осенью, и впервые не почувствовала холода.
Только тепло, медленно растекающееся под кожей.Утро было слишком тихим для ярмарочного города.
Ни смеха, ни шума торговцев — только звон колоколов и гулкий топот сапог на булыжниках. Грета проснулась от настойчивого стука в дверь. Ханна вбежала, задыхаясь:— Фрау, беда! Монахи с писарями обыскивают лавки. Говорят, ищут «еретические символы».
Грета села, мгновенно проснувшись. — У кого нашли? — У вас, фрау… — Ханна опустила глаза. — Утром в телеге, под ящиком с флаконами. Тот знак. Тот самый.На секунду всё вокруг стало глухим, как в колбе без воздуха.
— Значит, подбросили, — произнесла она ровно. — Спокойно, Ханна. Паника — худшее зелье. ---К полудню её лавку опечатали сургучом. Толпа, конечно, собралась мгновенно. Кто-то шептался: «Говорила же, ведьма!», другие качали головами: «А жалко, мыло у неё хорошее».
Фогель стоял рядом, мрачный, как буря.
— Я пытался остановить их.
