Сошествие в Аид - Хейзел Райли
— Чудак он, да?
— Про Лиама или про Хайдеса?
Он усмехается.
— В этот раз про Хайдеса. — Я молчу, и он продолжает: — Почему он тебя так избегает? Что случилось?
Перси прокладывает дорогу сквозь толпу, помогает мне пройти, и вот уже холодный декабрьский воздух ударяет в лицо. Просторно, легче дышать. Но он всё ещё ждёт ответа на свой чересчур любопытный вопрос.
— Ничего, — выбираю честность. — Он просто перестал со мной разговаривать в какой-то день. Причины я не знаю.
Перси хмурится.
— Мило. Всегда он мне не нравился.
Я не хочу слушать, как кто-то ещё поливает Хайдеса. Смена темы:
— Ты пропустил разговор Джек с Ньютом. Полчаса назад. Там теперь уже точно ничего не будет по-старому.
Слева от нас уже собирают ёлку. Человек десять возятся с конструкцией, другие издалека подсказывают.
Перси чешет затылок.
— Не думал, что он с Элизабет стали такими… близкими.
Я приподнимаю бровь.
— Элизабет?
Он смотрит, как на дуру:
— Ну да. Лиззи.
— Лиззи — это Элизабет? Я и не знала.
— Ну, «Лиззи» вообще-то от немногих имён может быть. Так что, думаю, да, Элизабет. Хотя не уверен. — Смеётся. — Ладно, я предположил.
Он кивает на столик с напитками, молча приглашая. Я замираю, не отвечая. Потом качаю головой:
— Не хочу пить.
Перси всё равно уходит к стойке, видимо, за стаканом для себя.
И в этот момент до меня долетает перебор акустической гитары — звук мягкий, хоть инструмент и настроен не идеально.
Я резко оборачиваюсь. В нескольких метрах от монтируемой ёлки сидит на траве Аполлон, вокруг него быстро собирается круг девчонок. Гитара у него на коленях, как раз настраивает. Длинные, тонкие пальцы перебирают струны; он наклоняется вперёд, из-за чего на лицо падает каштановая прядь.
— Своих тёзок-греческих богов они воспринимают чересчур буквально, да? — замечает Перси, тоже глядя на Аполлона. Теперь у него в руке стакан.
Он прав. Аполлон был богом музыки, среди прочего.
Я так залипаю на эту картину, что инстинктивно тянусь к нему. Подошвы шуршат по траве, и меня словно тянет всей кожей — к Аполлону и к музыке. Будто почувствовав меня, он поднимает голову и смотрит. Пальцы сразу замирают. Он улыбается — робко, по-своему.
В конце концов, мы целовались. И хоть поцелуй был невинный, мы больше не говорили. Как и он со мной. Сегодня за обедом стоял позади меня в очереди в кафетерии — могла бы обернуться и поздороваться. Или он мог бы тронуть меня по плечу и начать первым. Не знаю.
К моему удивлению, Аполлон встаёт и оставляет инструмент на траве. Идёт ко мне, старательно избегая взгляда. Перебрасывает пробор — этот его тик я уже знаю.
Меня накрывает мандраж. Неловко, жуть. И я знаю, что его братья сейчас кайфуют от происходящего. Как тут выйти сухой из воды, без позора? Это всего лишь поцелуй. Я не из тех, кто раздувает из такого драму. Господи, я же кидала лифчик в воздух на сцене перед Хайдесом. Проблема в том, как себя ведёт Аполлон: его стеснение заставляет меня сутулиться. Со стороны Лайвли кажутся несокрушимыми. Аполлон — тоже. Со мной — другой.
— Эй, — здоровается он.
Не говори о поцелуе, Хейвен. Не вздумай. — Не знала, что ты гитарист. — Невинная фраза. Нормально, Хейвен Коэн, держишься.
Он морщит нос совсем по-детски:
— «Гитарист» — громко сказано.
— Играешь на рот?.. — выстреливаю.
Он чуть расширяет глаза, сохраняя при этом достоинство.
И я понимаю огрех масштаба вселенной. Кашляю:
— На слух? — делаю вид, что другого и не было.
Он подыгрывает — он не Хайдес, тот бы припоминал мне такую оговорку до самой могилы:
— На слух, да. Хочешь что-нибудь? Любую песню сыграть?
Почему-то от его вопроса меня распирает дурацкая улыбка:
— Ты сыграешь для меня песню?
— Сколько захочешь.
— Эй, Джастин Бибер! — орёт знакомый голос Хайдеса. Даже не смотрю в ту сторону. — Когда уже вернёшься на сцену? Мы ждём тебя, поп-звезда.
Аполлон закатывает глаза, и я следом. Ему обязательно влезть хоть как-то.
— Не знаю, справишься ли, — подначиваю, — но я бы послушала Drops of Jupiter. Знаешь её? Это одна из моих любимых на все времена.
Вместе с Heaven Is a Place on Earth. Воспоминание о том, как мы танцевали под неё с Хайдесом на Зимнем балу у него дома, сводит лицо в трудно-удерживаемую гримасу.
Аполлон показывает ряд белоснежных зубов. Появляются две ямочки:
— Ещё как справлюсь. Ты только слушай.
— Конечно.
Мы киваем друг другу. Я наблюдаю, как он возвращается в центр лужайки — зрителей стало ещё больше. Подбирает гитару, устраивает её на коленях и снова настраивает, бросив напоследок взгляд в мою сторону.
Как бы он ни был прекрасен, мои глаза уносятся влево — к остальным Лайвли. Я каменею. Они сидят на траве с привычным видом селебрити, в своей пузырящейся ауре пространства, куда никто не решается войти. Смотрят импровизированный концерт брата с каменными лицами.
Глаза Хайдеса моментально находят меня. Не знаю, как он так быстро считывает, где я, — но мы глядим друг на друга долго. Так долго, что я почти верю: ему надоело меня гнобить и держать на расстоянии.
На улице холодно, а на нём чёрная рубашка с глубоким расстёгнутым вырезом — обзор его груди отличный. В левом ухе висит крест-серьга, такой раньше на нём не видела. Щёки розовеют, а по векам — две чёткие чёрные линии подводки, острые, как лезвия.
Есть что-то в том, как его взгляд медленно проходит по мне, — от чего у меня подкашиваются ноги. При всей отстранённости он смотрит так же, как в ночь на Хэллоуин и на Зимнем балу у него дома. Как смотрел, когда я лежала обнажённая в его постели, прямо перед ним.
Не знаю, откуда у меня смелость, но я наклоняю голову, без слов прося его подойти. Жду, что он откажет и оборвёт момент, — но он шепчет что-то Гермесу и поднимается. Гермес складывает ладони рупором и орёт Аполлону, затем выхватывает у Афины яблоко и откусывает.
Хайдес отворачивается от братьев, огибает ствол дерева и прислоняется к нему спиной, скрестив руки. Я подхожу за несколько шагов, до конца не веря, что он принял приглашение.
— Привет.
Хайдес смотрит поверх меня:
— Что бы ты ни хотела сказать — покороче.
— Что бы я ни хотела сказать — скажу в том темпе, в каком захочу.
Его глаза метко врезаются в мои. Он не умеет скрывать ту вспышку раздражения, намешанного с удовольствием —
