Демонская кровь Маргариты - Ольга Александровна Ильина
— А когда же вы начали…
— Пить? Так сильно года три как. Плохо мне было, личной жизни никакой, Зойку спиногрызку кормить надо, не погуляешь, мужчину в однушку не приведешь. Да и не нужна я никому, с Зойкой-то.
— Короче, Маринка все свои беды и несчастья на дочь свалила, и попрекала ее этим каждый день, — закончила пьяную речь женщины Роза, пока та в уборной освежалась.
— А девочка обрастала комплексами, а заодно и навь заработала, — вздохнула Лиля.
— Интересно, нам еще долго ее пьяные бредни выслушивать?
— Пока навь за матерью не явится.
— А вы уверены, что она вообще явится? — задала я резонный вопрос, посмотрев на часы, которые час ночи уже показывали.
— Явится, куда она денется. Ей же надо подпитываться.
Мы перестали шептаться, когда Марина вернулась. Еще час она рыдала, натурально так, с чувством, и проклинала жизнь свою паскудную, а потом уснула мордой, слава богу, не в салате, на столе. Мы ее там и оставили, кухню охранными заклинаниями запечатали и дверь на ключ закрыли, а сами в зал переместились.
Роза еще вечером по всему периметру соль рассыпала, а Пиус кладбищенскую землю, чтобы навь удержать. Только у порога брешь оставили, но Пиус ее заделает, как только навь войдет в зал. Мы ждали только ее, проговаривали каждое действие, все по полочкам раскладывали, каждый знал свою роль, каждый ее мысленно отыграл, и вот час икс настал — ровно в два ночи в дверь позвонили.
— Знает, когда приходить, гадина, когда наиболее сильна, — шепнул Пиус, когда я дверь пошла открывать.
— Ничего, мы тоже не лыком шиты, — бодро хмыкнула я, а у самой коленки трусили. Я открыла, увидела навь, дверь распахнула.
— Где мать? — буркнула неприветливая девочка.
— В зале, спит.
— Разбуди, — потребовала она.
— Тебе надо, ты и буди, — резко ответила я.
Навь прищурилась, но в квартиру зашла и в зал порог переступила.
На диване кто-то лежал. Зоя думала, что мать, подошла, тнула в бок, но это была Роза, она же и толкнула девочку на пол — туда, где пентаграмма руническая была нарисована. А Пиус внешний круг замкнул.
— Давай, Рита, теперь твоя очередь.
Ну, я и начала — в глаза твари посмотрела и стала вытягивать. Больно было и мне, и ей, тяжело гадина выходила, не поддавалась, приросла к ребенку всей кожей. Жаль, что и Зое тоже было очень больно, но если на двоих поделить, а лучше на четверых, то легче как-то идет, и навь от боли корчится, но сделать ничего не может.
— Выходи, выходи, — шептала я, не прерывая зрительный контакт ни на секунду, и когда навь отделилась от тела, когда сосредоточила всю свою ненависть на мне, Лиля ветром отшвырнула Зою за периметр круга. Навь закричала, Зоя тоже, но тут уж девочки за дело взялись, а мне предстояла своя нелегкая битва.
Одно дело — отделить навь от человека, другое дело — ее уничтожить, она сильная, бьется, пытается стенку магическую прошибить, или на меня повлиять, чуть ошибешься, и ранит, сильно и больно.
Где-то по краю сознания услышала трель всех мобильных разом, затем кто-то дверь начал вышибать, но мы и к этому подготовились. С дверью справиться легко, а вот с барьером триады… пусть попытаются.
— Ритка, что ты с ней возишься? Добивай скорей!
Легко сказать, она не выжигается. Шушеры тела имеют, а это — тень, дух бесплотный, дым от костра. Тень, тень, а что рассеивает тень? Свет, много-много света.
— Пиус, скорее, неси лампы, все, что есть.
А навь забилась, взвыла — поняла, что я собиралась сделать, но и как меня ранить тоже поняла. Зрительный контакт, пустить по ней всю свою ненависть, годами накопленную, и закричишь так, что сама себя оглушишь.
— Ритка, твою мать!
Да знаю я, слышу, только не поможет тут огонь, ничем не поможет. Тут Лилька нужна, она же светлая, пусть и с примесью, но светлая, не хуже ангелов, но она Зою лечит, все силы выкачивает из нас всех. И мало, все мало.
Повреждения сильные, страшные, душа почти выжжена, а мы — дуры глупые, неопытные, угробим и себя, и ребенка.
«Что ты творишь?» — послышалось откуда-то, совсем издалека, как эхо. Знаю, чье. Пробился все-таки.
«Кажется, я умираю», — промелькнула мысль.
«Не смей. Ты светлая, на четверть, но светлая. Используй!»
«Я не знаю, как»
«Знаешь».
Прав, знаю. Тут любовь нужна, чистая, да незамутненная ничем. Но в том-то и дело, что проблемы у меня с любовью этой. И если не смогу достать ее из сердца, да из груди, уничтожит нас чертова навь, никто не поможет.
«Девочки, думайте о любви. О тех, кто в вас это чувство вызывает», — мысленно попросила я. Роза о Генри и Адриане подумала, Лиля о маме и, ожидаемо, о Дамире, а я… мне черненький вспомнился, и тихое «Я тебя люблю», которое Джулиан часто шепчет, когда думает, что я не слышу. Или это сердце его на мой стук так отзывается. Хороший он, теплый, нежный, защитник, любовник, друг, муж. Люблю его.
И когда я это признала, наконец, тогда и родился он — свет внутри, и разгорелся ярче всех ламп разом, завизжала навь, закаталась по полу и истаяла.
— Все, девчонки, выкачивайте из меня остатки, — выдохнула я и повалилась на многострадальный ковер. Они и выкачали, влили все в Зою, без остатка влили, и мы втроем немножко умерли. Ненадолго, правда. Пока меня весомая такая пощечина в себя не привела. А надо мной Адриан стоит, злой, глаза горят… алым, руки в кулаки сжимаются, еще раз заехать хочет.
— Ну, конечно, Розе постесняешься, не простит, а мне можно.
— Дура! — припечатал демон и подхватил меня на руки. — Все, отправляетесь в Абервуд, и никаких разговоров!
ГЛАВА 40 Ревность и зеркала
Джулиан прилетел на следующий день. Не орал, сдерживался, впрочем, до него меня уже многие поругали: мама-демон, папа-демон, Юлиан, и даже Вера, правда, та больше рыдала, глядя на мою серую от слабости физиономию. Вот Руфус не ругал, нет, он подробностей жаждал. Оказывается, моя странная способность видеть сущностей некромантией
