Пшеничная вдова - Данила Скит
Некогда до блеска начищенный пол теперь был испачкан в грязи, следах копоти и крови. Уже не виднелись под ногами сцены соколиной охоты, не плыли облака, вознося смотрящего к небу. Колонны вились толстыми мраморными жгутами, все еще глянцевыми и блестящими, отчаянно пытаясь наполнить отражениями воздух – в тронном зале висела только одна люстра и несколько факелов по стенам на случай вечерней темноты – глянец всегда отражал свет, позволяя вспыхивать и освещать все вокруг, даже когда солнце пряталось за тучами.
Но даже лунной ночью зажигать огни не было нужды. Серебро освещало стальным холодом, отражалось и блистало, превращая ночь в день. Светел и добр – так говорили о монаршей обители каменщики, сделавшие арочные окна настолько большими, что, казалось, облака через них могли проплыть прямо в тронный зал.
Вдохнув вольный воздух, врывавшийся в окна, Исбэль опустила глаза, спрятав взгляд. Она бы зажмурилась от страха, но не успела этого сделать – Исбэль увидела сапог, лежавший посреди длинной дорожки все еще не высохший крови. Принцесса сразу узнала коричневую плотную кожу и этот острый носок, слегка загнутый вверх. Взгляд невольно проследил за кровавой полосой, пока не уткнулся в мертвеца. В двух мертвецов…
И она поползла. Ладони скользили по крови, но Исбэль просто не нашла в себе сил подняться. Когда руки ее дотянулись до мертвой груди отца, то почувствовали холод королевской печати – граненого рубина величиной в куриное яйцо, по краям его блестели капли прозрачных изумрудов. Исбэль не поняла, холод ли камня под ее ладонью или ее собственного сердца. Схватившись за полы бархатного камзола, принцесса потянула их на себя, будто пытаясь поднять короля Дорвуда, но тот был слишком грузен для этого и слишком мертв. На шее его зияла глубокая аккуратная рана – от уха до уха, ровно такая же, как и у его старшего сына и наследника, Лорела, лежавшего ничком совсем рядом. Рыжая борода испачкалась в крови, слепив воедино волоски, но цвет ее, казалось, вовсе не изменился – остался точно таким же кроваво-рыжим, как и до этого.
Она выдала себя сразу – криком и слезами. Крик родился в сердце и комом застрял в горле. Исбэль открывала рот, но из него не вырывалось не звука, пока не послышался первый хрип. Словно речка, прорвавшая плотину, крик протолкнулся наружу и хлынул оглушительным воплем раненого зверя. Все взгляды были обращены к ней, но за темным пологом собственного горя Исбэль не чувствовала ни один из них. Она шарила по телу своего отца, обращала лицо к Лорелу, задевая пальцами рукава его вышитого серебром камзола, но они оставались лежать бездыханные и оставались безразличны к ее увещеваниям. Это продолжалось долго. Слишком долго, чем она могла представить и чем ей должно быть дозволено. В какой-то момент Исбэль глубоко вздохнула и обняла отца, уткнувшись лицом в его грудь. И вдруг затихла.
– Как ты хочешь умереть? – послышалось у нее над головой.
Исбэль вздрогнула и подняла лицо. Массивная плита цельного мрамора размашистым вихрем устремлялась вверх неровными порывами ветра – от стены до стены. Белоснежная, с прожилками алой каменной крови, столь яркой, что рябило в глазах. По центру, прямо в мрамор, был врезан трон, такой же снежно-кровавый, с золотой обивкой, золотыми подлокотниками с округлостями-монетами на концах. По белыми ступеням стекал алый язык ковра, щетинившись длинным шершавым ворсом.
Он сидел на троне черным пятном, так не уместно и до крайности странно, что Исбэль не сразу поняла, что слова эти сказал человек в вороненых доспехах, занявший место короля.
На нее взирали два холодно-голубых глаза, таких прозрачных, что походили на льдинки, которые по тонкости своей не смогли набрать должную синеву. Мокрые от пота волосы прилипли волнистыми прядями на белую, даже бледную кожу, непривыкшую к ласке солнца. Именно поэтому на коже северянина, никогда не знавшей загара, были особенно заметны разводы оседшей копоти. Их размазали по лицу неровными толстыми узорами толщиной с палец, смешав с потом и кровью. Широкий лоб навис над уставшим взором. Черная бровь Реборна разошлась, залив правую сторону лица кровью вместе с иссиня черной бородой и старым шрамом в виде грубо рубленной галки, прямо посреди щеки. На коленях принца лежал обнаженный меч.
– Я… я не хочу умирать… – обескураженно, растерянно, словно удивляясь, ответила Исбэль. Будто это был страшный спектакль, только и всего. Скоро все закончится и не останется ничего, кроме испуга.
Зал взорвался хохотом. Смеялись у нее за спиной, справа и слева и от смеха этого стыла кровь. Но Реборн оставался все так же по-усталому спокоен, поэтому смех почти сразу растаял.
– Это не выбор, а милость, – голос Реборна казался скрипучим от утомления, – Из уважения к последней капле первой крови.
Страшный спектакль в одно мгновение стал реальностью. Исбэль будто очнулась от дурмана, сковывающего ее страха… Она вновь обернулась и оглядела присутствующих. И увидела то, чего раньше совсем не замечала. Среди высоких лордов, леди, служанок и испуганных поварят не нашлось ни одной рыжей макушки. Кроме… В нескольких метрах от нее – на полу, распласталась Ариэнна Фаэрвинд, златокудрая жена старшего сына ее покойного дядюшки. Рядом с ней лежало тело ее мужа, кузена Исбэль – Барталя Фаэрвинда, а на руках она держала своего четырнадцатилетнего сына. Рыжего, словно закатное солнышко. Глаза его были закрыты, с шеи текла кровь. Ариэнна обнимала сына, сотрясаясь в глухих рыданиях, а позади нее, оцепенев от страха, вцепились друг в друга три ее дочери, все не старше десяти весен.
– Ваша светлость, – вышел из толпы один из конвоиров Исбэль и двинулся прямо к принцу, – Есть кое-что, что вы должны знать.
Реборн принял его кивком головы и склонился, слушая речи своего рыцаря. Выражения лица его совершенно не поменялось.
Они не убили девочек, поняла Исбэль, потому что нет в этом никакого смысла. Нет никакого смысла… И тут она поняла, что и мужчин они не убивали тоже. Это сделала сама Ариэнна – своими собственными
