Госпожа аптекарша или как выжить в Германии XVII века - Людмила Вовченко
Она ничего не сказала. Иногда молчание — лучший способ согласиться и не обещать.
---Ночью Ирина записала в блокнот:
«Проверка номер два — монастырь — пройдена. Настоятель — ум, писарь — заноза, Фогель — щит, Йоханн — ветер.
Новое: «уроки рук», поставка в больничку. План: мыло «для кухни», вода «для белья», уксус «для полов». Вывод: чистота — это политика, только с приятным запахом.»За стеной капала вода из водостока — размеренно, как песочные часы.
Лавка дышала медленно, как дом, который впервые не ждёт беды. Ирина погасила свечу, и темнота пахнула вереском (или ей показалось?) и тёплым деревом.Она закрыла глаза с ясной мыслью:
завтра начнётся работа, не «борьба». А это — самый правильный запах жизни.Глава 6.
Глава 6
Линдхайм жил по своим утренним законам:
первым просыпался запах хлеба, вторым — звон колокола, третьим — людская болтовня, в которой перемешивались цены, дети и погода.Ирина открыла ставни. Туман расступился медленно, показывая узкие улицы, где крыши, словно старые карты, сходились над головой. На углу сапожник отбивал подошвы, напротив пекарь смахивал муку со стола.
Воздух был густой, солоноватый — где-то сушили рыбу, и всё это вплеталось в ароматы трав, дёгтя, хлеба, дыма.Вдоль улицы текла канава — не самое поэтичное зрелище, но даже она теперь казалась Ирине частью мира, который дышит, а не работает по инструкции.
---
Аптека в её владении преобразилась.
Небольшое каменное здание с резными ставнями и табличкой Apotheke der Frau Braun — «аптека фрау Браун» — теперь стало заметным. Под вывеской висела веточка розмарина — не как амулет, а как знак чистоты. Дверь — тяжёлая, дубовая, отполированная руками покупателей. Внутри — сумрак и уют. Деревянные полки с выжженными надписями Thymian, Melisse, Weinrinde. На прилавке — латунные весы, медная ступка, в которой Ирина растирала сухие лепестки лаванды. На стене — новый предмет, гордость её инженерной души: мини-дистиллятор, собранный из кувшина, крышки Йоханна и бутылки Шустера. Он тихо шипел, выпуская прозрачную струйку — почти как кофе-машина из её старого мира.Ханна задыхалась от гордости.
— Frau, — сказала она, — теперь даже настоятель сказал, что у нас «запах честности». — А монахи не купят ещё бутылку «честности»? — отозвалась Ирина, пересыпая сушёный розмарин. — Запасаюсь. После службы к нам опять пойдут.Она двигалась легко — юбка касалась пола мягко, волосы собраны в косу, из которой выбивались светлые пряди. На лице — лёгкий румянец от жара печи, а на кончике носа — капелька росы, когда она открывала окно.
Очки — её реликвия прошлого — теперь держались на тонкой кожаной ленте. Она выглядела странно по местным меркам — умная, чистая, спокойная и неподконтрольная.---
Под вечер в лавке показался Фогель.
Он всегда входил бесшумно, будто боялся напугать диагноз. — Frau Braun, — поклонился, — я принёс вам отчёт из монастыря. — Ох, теперь и отчёты пахнут ладаном? — Отчёты — людьми, — поправил он. — Настоятель доволен. Говорит, что «чистота — форма молитвы». Вы открыли новую догму. — Значит, я еретик во имя гигиены, — улыбнулась Ирина. — Что ж, звучит достойно.Он поставил на стол свёрток — три стеклянные бутылочки с этикеткой Spiritus Rosmarini.
— Наши послушники сделали сами. По вашему примеру. — Уже учатся копировать, — сказала она с улыбкой. — Это прогресс. Фогель присел на скамью у окна, разглядывая её руки. — Вы, кажется, не останавливаетесь. Вчера — мыло, сегодня — вода, завтра… что? — Завтра — «порошок для белья». Хочу, чтобы простыня пахла не телом, а ветром. — Ветер — вещь опасная, — заметил он. — Он уносит запахи и тайны.Ирина подняла взгляд.
— А вы, доктор, опасаетесь ветра или женщин, которые не боятся дышать? Он не ответил сразу, но губы дрогнули. — И того, и другого, — наконец сказал он. — Особенно, если они встречаются в одном человеке.Он встал, поклонился и ушёл, оставив на прилавке платок — чистый, сложенный ровно.
Ирина подняла его, вдохнула: лёгкий аромат чистых рук и немного розмарина.---
Не прошло и часа, как на пороге появился Йоханн.
Шумный, уверенный, с запахом далёких дорог. На нём был тёмно-синий камзол, ткань добротная, но с затёртым воротом — купец не новый, но живой. — Фрау, ваш доктор опять обошёл меня по времени. — Вы следите за очередью? — Нет, за впечатлением. После него вы пахнете спокойствием. После меня — вопросами.Он поставил на прилавок свёрток.
— Привёз смолу, мускат и редкость — амбра. Монахи выкупили половину у моряков, остальное — ваше, если дадите скидку на лимонное мыло. — Амбра? — Ирина приподняла бровь. — Аромат моря и китов? — Аромат греха и роскоши, — уточнил он. — Можете делать духи для господских дам. Или… — он задержал взгляд на её шее, — для себя.Она фыркнула, но улыбка всё-таки мелькнула.
— Если сделаю — будете первым подопытным. Проверим, действует ли амбра на купцов. — На купцов действует всё, если это приносит выгоду, — усмехнулся Йоханн. — Но вы — исключение. — Почему? — Потому что с вами я не считаю прибыль. Только минуты.Тишина вытянулась, как нить. Ханна на заднем плане намеренно зашумела банками, словно спасая мир от неловкости.
Ирина медленно взяла баночку с амброй. — Минуты у нас тоже платные, Мейер. — Тогда я беден, — ответил он, и в голосе не было шутки.---
Позже, когда город стих, Ирина зажгла свечу и подошла к окну.
Снаружи — узкий переулок, мостовая, фонари из железа и стекла, отражающие дрожащие язычки света. Она смотрела на огни, думая, что теперь знает: в этом городе всё имеет запах — даже одиночество.Она написала в блокноте:
«Сегодня впервые подумала: а ведь я живу.
Не существую, не выживаю — живу. У меня есть лавка, книги, люди, запахи, враги, союзники, и чувство, что всё это — моё. Фогель — разум. Йоханн — огонь. А я — вода, пытаюсь не испариться.»Свеча треснула, и в воздухе смешались ароматы: лимон, смола, воск и чуть-чуть грусти — ровно столько, чтобы ночь казалась честной.
Ирина улыбнулась:
— Ну что, госпожа аптекарша, ты всё ещё не ведьма, но уже почти легенда.И за окном, будто
