Бывшие. Назови цену, Дракон! (СИ) - Мария Авенская

Бывшие. Назови цену, Дракон!

Мария Авенская

Глава 1 

 Я бежала, не разбирая дороги, с единственной мыслью в голове: «Приди». Голос Каэла стучал в висках, тянул, как нить, и я позволила ему вести меня. В руках лишь лёгкая сумка со всем необходимым для ведьмы: бинты, травы, мешочек соли, нож. Я не рассчитывала на дальний путь. И всё же, очнувшись, увидела перед собой арки Зала Обетов — место, куда меньше всего собиралась приходить этой ночью.

И пришла туда, где камень всегда пах солью.

Не морем. Тут до моря неделями верхом. А старой, залежавшейся солью, впитавшей клятвы, кровь, пот, пепел. Пахло так, будто стены когда-то облизывал шторм, вылизал досуха, а потом застыл и оставил белые кристаллы в швах огромных плит. Пальцы скользили по шершавому выступу арки, и гранит отвечал, как живой: едва ощутимая вибрация прошлась по коже, поднялась к локтю, к плечу, к горлу.

— Узнали, — сказала я пустоте и не удивилась, когда пустота шевельнулась.

Я не выспалась и была разбитой. Пять лет тишины и вот Каэл вспомнил обо мне только тогда, когда запахло бедой. Что случилось и почему он придушил свою гордость — не знаю. Знаю одно: его зов звучал как мольба у смертного одра, будто спасти могла только я. Смешно. После того как он выбрал корону вместо меня, часть моей магии сгорела. Отвергнутая ведьма теряет силу — когда рушится опора, рушится и заклятие на себе.

Зал Обетов встретил меня не тишиной — шёпотом. Не словами, а звуком, похожим на дыхание тяжёлой печи, где гаснет уголь. Этот шёпот шагал за мной по кругу, провоцировал оглянуться: в резных карнизах молью мерцали руны, как ночные светлячки, в провалах окон без стекла висели отрезанные полосы неба — серые, с фиолетовым подбоем. Воздух был холоден, и от него сводило зубы; в носу — соль, железо и старый дым.

Я вспомнила тот день, когда мы в этом зале дали друг другу обет. Для ведьмы это сродни венчанию: свидетелем был сам Зал Обетов — камни с высшей силой, что порой вершит судьбы. Мы с Каэлом были молоды и безумно влюблены. Я была избранной парой его дракона, и тот тянулся ко мне так яростно, что Каэл едва сдерживал зверя внутри. Тогда он сказал, что никогда меня не бросит, пообещал семью, детей, общую старость.

Но… на войне погибли его отец и старший брат, и корона легла на него. В то утро Каэл сам разорвал наши узы запретным заклинанием. Дракон этого не простил: оборачиваться стало мучительно, а держать зверя под контролем — почти невозможно.

Алтарь стоял там же, где всегда: огромный каменный стол с разошедшейся трещиной, как старый шрам. Я помнила, как нёбо пересохло, когда я впервые положила на него ладони — «здесь давай», сказал он тогда. Зал помнил тоже. Он не забывает.

Теперь на алтаре лежал Каэл.

Не король и чёрный маг... Для Зала Обетов все равны, пока не заговорит кровь. Каэл был просто телом, неправдоподобно тяжёлым для моего взгляда. Свет, сочащийся из узких проёмов, полосами резал его лицо, под этими полосами кожа казалась чужой, серые вены, будто кто-то залил их пеплом и дал застыть.

«Шип Ночной Мантикоры», — сказала мысль без моего разрешения.

Под ключицей у дракона темнела метка, неправильный овал, в котором шевелились иглы. Я видела, как они едва заметно сходятся и расходятся, будто дышат. Каждое движение игл отзывалось в зале тихим стеклянным звоном, как если бы по камню провели ногтем. Дракон не был связан — наоборот, ремни, что обычно лежали в нише, валялись на полу, сброшенные, как ненужное. Значит, кто-то его сюда принёс, уложил и убежал. Или он пришёл сам и упал.

— Поздно, — прошептала я и почти поверила.

Он был бледен до синевы, губы сухие треснувшие, ресницы отбрасывали тени на скулы. Вены на шее — серые, ближе к виску — почерневшие. Я знала, сколько часов у «Шипа Ночной Мантикоры» на распускание и сколько у меня на гордость. Гордость в такие минуты роскошь. Я бросила её, как мокрый плащ с плеч.

— Каэл, — позвала. — Я пришла на твой зов.

Он не открыл глаз. Лишь горло дрогнуло, будто ему хотелось проглотить что-то большое и острое и не получалось. Рука лежала вдоль корпуса, пальцы напоминали когти, обнажённые до костей. Я подалась ближе, уткнулась взглядом в его грудь — поднималась ли? Да. Едва-едва. Как слабая волна, что не дойдёт до берега.

Зал Обета шепнул моё имя.

Не вслух — под кожей. Как бывает, когда засыпаешь и падаешь во сне, а тело вздрагивает само. Я поймала на кончиках пальцев дрожь камня: «Э-ла-ра». В этом шёпоте был не призыв, а признание. Он помнит.

— Я здесь, — ответила я, сама удивившись, как спокойно прозвучало.

Спокойствие профессиональная привычка. Внутри вальсировали нелепые вещи: злость и нежность, память и желание забыть, то самое рациональное «я предупреждала», смешанное с похабной, почти смешной мыслью, что он, даже умирая умудряется лежать красиво. Да, я такая. Ведьмы тоже люди. Люди, у которых руки всё ещё помнят его плечи, его тепло, и от этого хочется закричать.

Я положила ладонь ему на грудь. Кожа была горячей, но не лихорадочной, а драконьей, такой тёплой, что у меня перехватило дыхание. Под ладонью тяжёлый, неровный стук сердца, каждое «тук» отдавалось болью, будто молот бил по сосуду с трещиной. Шрам у ребра вздулся белой ниткой. Я переставила пальцы чуть выше, к ключице, близко к метке и Зал Обетов зашипел.

Шипение шло из глубины, из трещин вековой соли. Руны на карнизе мигнули, вспыхнули густым синим и погасли, как глаза, которые на секунду открылись и снова закрылись. Казалось, сам зал втягивает воздух, приникает к нам ближе, готовится слушать.

— Я знаю, — сказала я камню. — Знаю, что ты хочешь цену. Знаю, что не отпустишь просто так.

Я наклонилась ближе к лицу бывшего возлюбленного. От него пахло железом и чем-то горьким — не травами, зельями, а мощной силой, как после грозы пахнет озоном. Несколько коротких вдохов, ладонь крепче прижата к груди, второй рукой я проверила пульс у шеи. Есть. Тонкая нитка. Держится.

— Слышишь меня? — шепнула, не ожидая ответа и всё равно ловя малейшее движение.

Он пошевелил