Возлюбленная распутника - Виктория Анатольевна Воронина
Луи не заметил предостерегающих ноток в голосе своей приемной матери, и легкомысленно пообещал:
— В таком случае я буду давать Гортензии смотреть в свою подзорную трубу. Надеюсь, она не слишком огорчится от того, что осталась без подарка.
— А я дам ей пострелять из своего пистолета, — добавил Эдмунд, не желая отставать в проявлении щедрости от своего сводного брата.
Эти заявления сыновей невольно развеселили графа Кэррингтона, и он со смехом воскликнул:
— Да уж, для молодых девушек пистолет и подзорная труба — это предел их мечтаний.
Тем временем Ханна во второй раз подала горячий чай с закусками. В гостиной стемнело, и Ханна зажгла несколько свечей, огоньки которых трепетали от сквозняка подобно светлячкам. Граф Кэррингтон намеревался взять из рук жены чашку с чаем в тот момент, когда вошла компаньонка, и он не заметил ее появления, настолько тихим был ее приход. Зато Мейбелл при свете свечей, окружающих Альфреда Эшби, могла отлично разглядеть его гордый профиль, который, казалось, принадлежал какому-то важному римскому патрицию, и от избытка переполнявших ее радостных чувств она обрела красноречие, то желание говорить, которое воодушевляет еще больше.
— Милорд, да благословит бог вашу милость и тот день, когда вы вернулись под отчий кров! Словами не передать как ваша супруга и все мы ждали вашего возвращения, словно с вашим приездом должны были уйти все наши несчастья! — с чувством сказала девушка. — Я благодарна вам и графине Саре за предоставленный мне приют, и надеюсь, господь пошлет мне случай отблагодарить вас за ваши благодеяния.
При звуке ее голоса чашка в руке графа Кэррингтона дрогнула, и он обжегся горячим чаем. Не обращая внимания на ошпаренную руку, владелец Гринхиллса впился взглядом в вошедшую девушку, но она спокойно выдержала его пронизывающий взгляд.
Альфред Эшби замер в растерянности, не понимая, что ему делать дальше. Компаньонка его жены как две капли воды была похожа на его дорогую потерянную возлюбленную Мейбелл, но вместе с тем многое в ее внешности было иным, не похожим на прежнюю Мейбелл.
После родов Мейбелл раздалась в талии, ее фигура округлилась, а выражение лица, утратив девичью беспечность, стало более сосредоточенным и серьезным. Но вместе с тем Гортензия Уиллоби была так похожа на Мейбелл, что Альфред Эшби не мог поверить в то, что это не его потерянная возлюбленная, которая морочит ему голову с непонятной целью.
— Как, вы говорите, ваше имя, молодая девушка? — отрывисто спросил он, поклявшись про себя во чтобы то ни стало добиться от нее правды.
— Гортензия Уиллоби, милорд, — мягко ответила ему Мейбелл, глядя на него широко раскрытыми бесхитростными глазами. — Мой отец, Джон Уиллоби, является бедным священником из Йоркшира, и он не может дать мне приданого, благодаря которому я смогла бы надеяться на достойное замужество. И вот я попала в беду, от которой меня избавило великодушие вашей супруги.
И Мейбелл с признательностью посмотрела на графиню.
— От себя добавлю, что я ежедневно благодарю бога за то, что он послал мне мою дорогую Гортензию, которая стала мне великим утешением в разлуке с вами, Фред, — поспешила добавить графиня Сара, которая сидела как на иголках от беспокойства с той минуты, с которой заговорила с мужем о своей компаньонке. — Гортензия прекрасно ведет светский разговор, поет и играет на клавесине. Гортензия, сыграйте нам что-нибудь, — попросила она девушку, желая отметить перед мужем достоинства своей компаньонки.
— Охотно, миледи, — ответила Мейбелл. Она села за клавесин и под собственный аккомпанемент начала петь религиозный гимн, который исполнялся во время сбора урожая.
В день жатвы, в день благодаренья
Мы все предстали пред Тобой!
Прими сердец и уст хваленье,
Творец наш и Отец благой!
За то, что нас создал премудро,
Нам мир прекрасный подарил,
За то, что с нами Ты — повсюду,
Господь, Тебя благодарим!
Сдержанность манер девушки, подчеркнутая скромность ее одежды, религиозная песня, которую обычно исполняли жены и дочери деревенских священников — все это заставило Альфреда Эшби думать, что компаньонка его жены действительно является тем, за кого она себя выдает — Гортензией Уиллоби, дочерью йоркширского пастора. Когда Мейбелл закончила петь, он разочарованно проговорил:
— Удивительно, как вы мне напоминаете одну леди, которую я знал в Лондоне, мисс Уиллоби.
— Да, милорд, мне тоже говорили, что я очень похожа на леди Мейбелл Уинтворт, — небрежно ответила Мейбелл, стараясь произнести свои слова как можно более безразлично. Но все же она находила ситуацию, в которую она попала, довольно забавной, и ее глаза невольно заискрились веселым блеском, что заставило Альфреда Эшби еще раз внимательно в нее вглядеться.
— Гортензия, берите чай, — предложила своей компаньонке графиня Сара.
— Благодарю вас, миледи, — улыбнулась Мейбелл. Чтобы взять из рук графини наполненную чаем чашку из саксонского фарфора ей пришлось пройти мимо графа Кэррингтона, на которого повеяло от нее тонким ароматом дорогих итальянских духов. И тут сомнения относительно того, кто так дерзко водит его за нос окончательно оставили Альфреда Эшби. Этими духами любила пользоваться Мейбелл Уинтворт, и они были слишком дорогими и недоступными для дочери бедного йоркширского священника. Откинувшись на спинку кресла граф Кэррингтон хотел было сердито взглянуть на свою коварную возлюбленную, но помимо воли он еще больше залюбовался ею, чувствуя, как теплое блаженное чувство счастья разливается у него в груди.
Графиня Сара, обеспокоенная продолжительным молчанием мужа, неуверенно спросила:
— Фред, так ты позволишь, чтобы Гортензия Уиллоби осталась с нами?
Альфред Эшби очнулся и ответил:
— Что ж, Сара, если эта девушка сильно нравится тебе, то пусть остается.
Услышав эти слова отца, Эдмунд и Луи радостно закричали:
— Гип-гип, ура! Мисс Уиллоби, вы остаетесь с нами! — и закружили смеющуюся Мейбелл по комнате.
Граф Кэррингтон смотрел на эту веселящуюся троицу, и тут его осенило, что ребенок Мейбелл, о котором говорили в поместье Гринхиллс — это его собственная родная дочь, рожденная этой девушкой. Графа охватило безграничное всепоглощающее чувство благодарности к жене, которая спасла его любимую и ребенка от нужды и преследований. Он опустился на одно колено перед графиней Сарой и, целуя ее руку, прошептал:
— Сара, ты необыкновенная,
