Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
История Родерика
Поначалу моя сила убеждения, казалось, дала сбой: мой друг Родерик Кардью нисколько не поддавался на уговоры бесшумно сложить шатер своих меланхолических дум в Челси и ускользнуть тенью в Тиллинг [72]– провести апрель в моем новом доме за созерцанием весенних чудес природы. Я привел все мыслимые аргументы: он перенес тяжелую болезнь, и врач советовал ему отправиться по мере своих возможностей туда, где воздух чище, а климат исключительно мягок; он любил зеленые пустоши осушенных болот вокруг маленького городка; наконец, он еще не бывал в моем новом доме, что нарушало все законы гостеприимства, и не имел оснований перечить хозяину-новоселу – одному из старейших своих друзей. К тому же (пустил я в ход последнее средство) он сможет, окрепнув, вернуться к гольфу, и меня не придется просить дважды составить ему компанию.
Это как будто слегка поколебало твердость отказа.
– Да, хотелось бы мне еще хоть раз увидеть болота и бескрайние небеса над ними… – проговорил Родерик.
При словах «еще хоть раз» мой разум забил тревогу, и, хотя я не сомневался, что она ложная, следовало в этом убедиться.
– Что значит «еще хоть раз»?
– Я всегда говорю «еще хоть раз» – просить о большем самонадеянно, – пожал плечами Родерик.
Изощренность этой отговорки лишь усугубила мои подозрения.
– Так не пойдет. Скажи правду, Родди.
Помолчав, он признался:
– Я не хотел говорить, потому что это ничего не изменит. Но если ты собираешься настаивать, мне проще сдаться. Ты угадал: еще хоть раз – самое большое, на что я могу рассчитывать. Только прошу, не делай из этого трагедии. Приличные люди не суетятся из-за смерти. Этот поезд всегда нас ждет, и все мы рано или поздно в него сядем.
Не раз замечал: когда узнаешь такие новости, кажется, будто знал уже давно. Именно так я и почувствовал.
– Продолжай.
– Да, в общем‐то, и все. Мне вынесен смертельный приговор, который будет исполнен по-французски. Во Франции, видишь ли, приговоренный узнает, когда его казнят, всего за несколько минут до казни. Впрочем, врач говорит, что у меня, скорее всего, не будет даже этого времени – самое большее одна-две секунды. Порадуйся за меня!
Обдумав эту мысль, я сказал:
– Рад от всего сердца! Но все же хотелось бы подробностей.
– Что ж: у меня совсем плохо с сердцем, притом непоправимо. Сердечная болезнь!.. Звучит романтически, правда? В викторианских романах от сердечной болезни умирают только герои и героини. Но это так, между прочим… Словом, я могу умереть в любой момент без малейшего предупреждения. Несколько судорожных вздохов – и конец, я специально уточнил у врача. Теперь ты понимаешь, почему я отказываюсь ехать к тебе в гости. Не хочу умереть в твоем доме. По-моему, умирать в чужих домах – дурная манера. Меня очень тянет вновь увидеть Тиллинг, но лучше я остановлюсь в гостинице. Это честно: там платишь втридорога, поэтому и умереть не стыдно. А вот скончаться под твоей крышей было бы невежливо – тебе это доставит много хлопот, а я даже не смогу извиниться…
– Но я вовсе не возражаю, чтобы ты умер в моем доме!.. Ну, ты понимаешь…
Родерик рассмеялся.
– Понимаю и не могу вообразить себе более дружеского признания. Видишь ли, я не мог приехать к тебе в таком состоянии, не предупредив, а говорить об этом не собирался. Но теперь все сказано, и лучше тебе передумать насчет своего приглашения.
– Не передумаю. Приезжай и умирай в моем доме, сколько тебе будет угодно. Я бы, конечно, предпочел, чтобы ты у меня пожил, а не умер: твоя смерть меня крайне раздосадует. Но еще больше я рассержусь, если узнаю, что ты испустил дух в какой‐нибудь жуткой гостинице среди зеркал и плюшевых кресел. Можешь выбрать у меня любую спальню. Я ужасно хочу показать тебе дом – он чудесный… Ох, Родди, какая же морока!
Ничего другого я сказать не мог, прекрасно понимая, насколько тривиальна смерть для моего друга. И в глубине души я, пожалуй, был с ним согласен. Мы не раз весело болтали о смерти, увлеченно строя гипотезы о том, какая интересная жизнь ждет нас за гробом, поскольку не разделяли мрачного убеждения в том, что смерть – конец всему. Я обещал: если первым отправлюсь навстречу удивительным приключениям, то приложу все усилия, чтобы подать Родерику какой‐нибудь бесспорный знак своего дальнейшего существования и подкрепить тем самым наши гипотезы. Он обещал мне то же. Мы оба считали, что, какими бы ни оказались обстоятельства по ту сторону, невозможно мгновенно забыть об узах любви и о привязанности к тем, кто остался. Теперь я со смехом припомнил, как Родерик разыгрывал сцену своего появления перед святым Петром: «Ваше святейшество, не могли бы вы минутку подождать? Не спешите отворять передо мной врата рая или ада вашими красивыми ключиками. Я долго не задержусь – ну очень хочется стать на минутку призраком и явиться к другу, который ждет этого визита. Если не получится, я тотчас вернусь… О, благодарю вас, ваше святейшество!»
Итак, я взял на себя риск смерти друга под моей крышей и пообещал не упрекать его посмертно, если это произойдет. Родерик, со своей стороны, пообещал не умирать, насколько это будет в его силах, и приехать ко мне на следующей неделе, чтобы полюбоваться, как трудится апрель в его любимом сельском краю.
– Я же еще не рассказал тебе о моем новом доме! – спохватился я. – Он стоит на вершине холма – квадратный домик из красного кирпича в георгианском стиле. На первом этаже холл, столовая и гостиная, обшитые деревянными панелями, наверху еще несколько комнат, тоже с панелями. А еще сад с газоном, окруженный высокой кирпичной стеной, и большой флигель, полный книг, с эркером, выходящим на булыжную мостовую. Какую хочешь спальню – окнами в сад или на улицу? Могу даже отдать свою, если пожелаешь.
Родерик слушал меня с жадным вниманием и, не колеблясь, ответил:
– Я бы хотел квадратную, обшитую деревом спальню с окнами в сад. Вторая дверь по правую руку, если смотреть с верхней площадки лестницы.
– Но откуда ты знаешь? – удивился я.
– Потому что однажды был в этом доме – три года назад, когда его снимала Маргарет Олтон. Там она и умерла – на моих глазах. Если бы я знал, что это твой дом, сразу принял бы приглашение, забыв о хороших манерах, не
