Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
– И что же это? – спросил я.
– Они пишут, что на большой высоте обнаружили следы босых человеческих ног. На первый взгляд это похоже на галлюцинацию. Для возбужденного, захмелевшего на большой высоте мозга вполне естественно принять вмятины на снегу за человеческие следы. Все органы работают на пределе сил, и мозг, заметив эти вмятины, говорит: «Я молодец, я функционирую, я вижу отметины на снегу и подтверждаю, что это человеческие следы». Ты и сам знаешь, как возбужден мозг даже на той высоте, где мы сейчас находимся, ведь ты рассказывал мне о своих невероятно ярких снах. Утрой это возбуждение – и что может быть естественнее галлюцинаций? В конце концов, что такое бред при сильном жаре, как не попытка мозга выполнять свою работу в пылу лихорадки? Он так старается воспринимать, что воспринимает несуществующее.
– И все же ты не считаешь следы босого человека иллюзией – ведь сказал, что назвал бы это галлюцинацией, если бы не был уверен в обратном, – напомнил я.
Ингрэм поерзал в кресле и бросил взгляд в окно. Крупные снежинки застилали горизонт густой пеленой под завывания северо-западной бури.
– По всей вероятности, это действительно были человеческие следы. По крайней мере, я полагаю, что это следы существа, более похожего на человека, чем на какое‐либо животное. Я знаю, что такие существа есть, видел одно из них почти вблизи – и, уверяю тебя, отнюдь не желал бы увидеть еще ближе. Не будь такого снегопада, я сводил бы тебя на то место.
Он указал в окно, где на краю долины огромной башней возвышалась гора Унгехоерхорн, с вершиной, напоминающей рог гигантского носорога. Я знал, что взобраться на нее могут только лучшие скалолазы и лишь с одной стороны – три другие непроходимы из-за множества уступов и обрывов. Башню Унгехоерхорна образует скала высотой в две тысячи футов, фундаментом ей служат валуны, нагроможденные на пять тысяч футов в высоту, а вплоть до самого подножия тянется густой лес лиственниц и сосен.
– Это на Унгехоерхорне? – спросил я.
– Да. Двадцать лет назад он был еще не покорен, и я, в числе других, провел немало времени в поисках пути на вершину. Мы с гидом трое суток жили в хижине у ледника Блюмен, обследуя уступы, и нашли путь по чистой случайности, поскольку с той стороны гора кажется еще более непокоримой, чем с этой. Тем не менее однажды мы наткнулись на длинную поперечную расщелину, ведущую к уступу, куда можно забраться, а за ним обнаружили покатое ущелье, которое невозможно заметить, пока не окажешься в нем… Но к чему эти подробности.
Зал постепенно наполнялся оживленными группками отдыхающих, бежавших от снежной бури, и веселая болтовня становилась все громче. Оркестр, без которого на швейцарских курортах не обходится ни один полдник, настраивал инструменты, готовясь играть обычное попурри из сочинений Пуччини, и вскоре зазвучали сладкие сентиментальные мелодии.
– Странный контраст, – заметил Ингрэм. – Мы сидим в тепле и уюте, наивные мотивчики ласкают наш слух, а за окном буря с каждой минутой бушует все неистовей, вихрясь над суровыми утесами Унгехоерхорна – моего Рога ужаса.
– Я желаю знать эту историю во всех деталях! – заявил я. – Забудь о сестре таланта – пусть рассказ будет долгим. Почему это Рог ужаса – твой?
– Что ж… Мы с Шантоном, моим гидом, провели не один день, обследуя утесы. Едва продвинувшись с одной стороны, мы оказывались в тупике, а немного поднявшись с другой, наталкивались на непреодолимое препятствие. Наконец однажды мы по чистой случайности нашли путь.
Шантону отчего‐то не нравилось это восхождение. Дело было не в трудностях и опасностях – я не знал скалолаза более бесстрашного. Тем не менее он всегда настаивал на возвращении в хижину у Блюмена до заката и не знал покоя даже в укрытии, за запертой и перегороженной дверью. Помню, как за ужином мы услышали чей‐то вой – должно быть, волчий. Шантон пришел в страшное беспокойство и до утра не сомкнул глаз. Тогда я заподозрил, что дело может быть в какой‐нибудь мрачной легенде, связанной с названием горы, и на следующий день спросил его, почему пик называют Рогом ужаса. Поначалу Шантон отговорился тем, что это название, как и Шрекхорн [49]– Рог страха, – связано с опасными обрывами и обвалами, но под моим напором признался, что существует легенда, которую он услышал от своего отца.
Легенда эта гласила, что в пещерах живут человекообразные создания, чье тело, за исключением рук и лица, сплошь покрыто длинным черным мехом. Несмотря на малый рост – около четырех футов, – они обладают невероятной силой и быстротой. Должно быть, это последние представители дикой первобытной расы, и эволюция для них еще не завершена: иногда они крадут девушек – не ради пропитания, как каннибалы, а с целью получить потомство. Молодых людей тоже похищают для спаривания с женщинами племени.
Я заметил, что все это говорит об эволюции, ведущей к очеловечиванию, хотя и не поверил, естественно, ни одному слову. Сотни лет назад такое племя действительно могло существовать. Предания о нем благодаря исключительной стойкости традиций передавались из поколения в поколение, и крестьяне по сей день рассказывают их друг другу вечерами у очага.
По словам Шантона, его дедушка видел сразу трех таких существ, когда ночь застала его в густом лесу у подножия Унгехоерхорна, и спасся только благодаря умению быстро бегать на лыжах. Должно быть, суровая зима вынудила горных тварей спуститься с пика, где они обитали, в лес в поисках еды. Они преследовали дедушку Шантона, тогда еще юношу, с небывалой быстротой – то на двух ногах, а то опускались на все четыре конечности и переходили в галоп, время от времени испуская вой, очень похожий на тот, что мы слышали ночью в своей хижине у Блюмена.
Как и ты сейчас, я счел рассказ Шантона суеверным вздором, однако уже на следующий день мне пришлось пересмотреть свое мнение.
В тот день, после недели поисков, мы наткнулись на единственный ныне известный путь к вершине. Вышли, едва рассвело – ведь сложные вершины не покоришь с фонарем или при лунном свете. Нашли длинную трещину, о которой я говорил, обследовали уступ, казавшийся снизу тупиком, и, проведя час за вырезанием ступеней во льду, добрались до ущелья, ведущего вверх. Оттуда карабкались по скале.
