Эти странные Рэдли - Мэтт Хейг
– По-моему, у меня это плохо получается, – бормочет Клара, вспоминая происшествие в магазине.
Какое-то время они идут молча. Сворачивают на Садовую аллею, пригибаясь под цветущим ракитником. Клара видит, что брат хочет еще что-то сказать. Он начинает тихо, чтобы их не услышали жители окружающих домов:
– То, что случилось с Харпером… это чрезвычайная ситуация. Не вини себя. Любая девушка с клыками поступила бы точно так же.
– Я была полной сволочью все выходные, – говорит Клара.
– Потому что ты жила трезвой жизнью, а потом насосалась крови под завязочку. Должна быть золотая середина. Сейчас тебя накрыло, потому что эффект выветривается… и потом, ты же напилась крови Харпера. Наверное, лучше выбирать хороших людей. Филантропов каких-нибудь. Она тоже сгодилась бы.
Он кивает в сторону женщины, собирающей пожертвования на детский фонд, которая стоит возле дома № 9. Клару его шутка не веселит. Еще сутки назад Роуэн не стал бы так шутить. Хотя сутки назад ее бы это и не задело.
– Шучу, – говорит Роуэн.
– Сделай что-нибудь со своим чувством юмора, – советует она.
Но едва закончив фразу, она вспоминает, как Харпер зажимал ей рот и как страшно ей было за секунду до того, как все изменилось и новая сила круто развернула ее жизнь.
Нет, Роуэн все же прав. Ей не в чем себя винить, как бы она ни старалась.
Затем она улыбается дьявольской улыбкой
Питер идет домой, весь счастливый и бодрый, едва касаясь ногами земли и наслаждаясь эффектом от выпитой крови Лорны.
Он так счастлив, что даже напевает себе под нос, не осознавая, что именно за мелодия звучит у него в голове. Потом он соображает: это та самая единственная сочиненная ими песня «Гемо-гоблинов». Он вспоминает их первый и последний концерт в молодежном клубе в Кроули. Они кое-как растянули сет до трех песен, добавив пару каверов – «Анархию в Британии» и «Покрасим в черный», переименовав ее в «Покрасим в красный» специально для контингента клуба. Именно той ночью они впервые увидели Шанталь Фойяд, скачущую в слэме перед толпой подростков, с белой, как альпийский снег, кожей и в футболке «Джой Дивижн».
Славное было времечко, невольно думает он. Да, славное время.
Естественно, нельзя не признать, что он тогда был абсолютным эгоистом, но, возможно, именно доля эгоизма и делает мир таким, какой он есть. Однажды он читал книгу ученого из бескровных, где рассматривалась мысль, что эгоизм – важная биологическая характеристика всех живых существ вообще и что любой акт жертвенности и филантропии в любом случае строится на какой-то эгоистической мотивации.
Красота эгоистична. Любовь эгоистична. Кровь эгоистична.
Именно с этой мыслью Питер бредет под желтыми цветами ракитника, в кои-то веки не пригибаясь. А потом он замечает бодрую и эгоистичную Лорну, которая выгуливает свою надоедливую эгоистичную собаку.
– Лорна! – радостно и громко приветствует он.
Она останавливается, смущается.
– Привет.
– Лорна. Я тут подумал… – говорит он чуть настойчивее, чем собирался. – Я же люблю джаз. На самом деле очень люблю. Всех этих Майлза Дэвиса, Чарли Птицу [26]. Вот это вот все. Это же просто… ух. Такая свобода, скажи? Джаз не цепляется за мелодию ради самой мелодии. Просто взрыв, импровизация, свобода воли… согласна?
Собака рычит.
Чарли Птица?
– Вроде того, – отвечает Лорна.
Питер кивает и с удивлением обнаруживает, что шевелит пальцами в воздухе, изображая игру на пианино.
– Именно! Да! Просто… если твое предложение еще в силе – насчет потусить с джазменами в «Лисе и короне», – то я с радостью составлю компанию. Правда, с радостью!
Лорна, похоже, сомневается:
– Я даже не знаю, – говорит она. – У нас все… налаживается.
– Так.
– У нас с Марком.
– Так.
– И у Тоби сейчас сложный период.
– Да ты что?
– Он беспокоится за друга.
– О… – разочарованно тянет Питер.
Вдруг лицо Лорны светлеет. Она кое-что придумала. Затем она улыбается дьявольской улыбкой.
– А хотя нет. Один раз живем. Сходим.
И как только она это произносит, восторг Питера улетучивается, и его накрывает волной вины и ужасом соблазна.
Коробка из-под обуви
Роуэн собрался.
Он принял душ, переоделся, сунул в рюкзак стихотворение для Евы. Не хватает только бутылочки крови. Он берет рюкзак, сует в карман кошелек, поправляет перед зеркалом прическу и выходит на лестницу. Из ванной комнаты наверху слышно, как кто-то принимает душ – рановато для вечера понедельника. Он останавливается у двери ванной и слышит голос отца, перекрывающий шум воды. Сильно фальшивя, тот поет не знакомую Роуэну песню: «Ты красное платье сегодня надела…» Больше Роуэн не успевает ничего расслышать, потому что на лестницу выходит Клара.
– Куда собрался? – спрашивает она.
– В кино же.
– Не рановато?
Он отвечает тихо, чтобы не услышал отец, завывающий какой-то безумный припев:
– Мне сперва надо достать крови. Ну чтоб наверняка, мало ли.
Она кивает. Роуэн думал, что сестра рассердится, но она спокойна.
– Ладно, – говорит она. – Ты там осторожнее…
Роуэн спускается. Он проходит мимо стоящей в кухне матери и даже не обращает внимания на то, что она стоит неподвижно, уставившись в открытый ящик с ножами.
Его заботит только одна мысль.
Роуэн стучится в трейлер Уилла, но тот не отвечает. Зная, что в доме дяди тоже нет, он дергает дверь. Потом забирается внутрь трейлера и пытается найти вампирскую кровь, но ничего не находит. Точнее, валяется одна бутылка, но пустая. Он приподнимает матрас Уилла. Под ним тоже ничего нет, кроме нескольких записных книжек в кожаных переплетах, которые жажду не утолят. Потом он замечает свернутый спальник, из которого торчит закрытая бутылка, он хватает его, задевая при этом крышку с коробки из-под обуви. Крышка переворачивается, и на ее внутренней стороне Уилл замечает номер телефона. Их домашний номер телефона.
В коробке лежит пачка стянутых резинкой фотографий. Первое фото довольно старое – на нем запечатлен младенец, мирно спящий на коврике из овчины.
И Роуэн узнает этого младенца.
Это он сам.
Он снимает резинку и просматривает снимки. На них – первые годы его жизни. Вот первые шаги. Вот начальная школа.
Что это? Последние фотографии сделаны лет в пять-шесть.
Вот его день рождения.
На лице – сыпь, мама говорила, что он болел краснухой. Ему становится дико интересно, почему Уилл хранит эти снимки. Может, в письмах он найдет больше информации. Он берет из стопки верхнее и узнает почерк мамы.
17 сентября 1998
Дорогой Уилл.
Не знаю, с
