Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
Как‐то я сказал об этом Луису, когда ужинал у него после напряженного рабочего дня. Мы пили кофе в зале – вернее, в помещении, которое Луис так называл. Снаружи его дом ничем не отличался от моего и десятков тысяч других маленьких домов в Лондоне. Однако за порогом вместо узкого коридора с дверью, ведущей в столовую, откуда следующая дверь ведет в маленькую комнатку, называемую кабинетом, гостя встречала одна большая комната размером с весь первый этаж – без единой внутренней перегородки и с лестницей, идущей на второй этаж. Коридор слился со столовой и с кабинетом, так что парадная дверь вела прямо в зал. Единственный недостаток такого интерьера в том, что от ужина отвлекает громкий стук почтальона в дверь, и как раз когда я излагал Луису свои неоригинальные представления о том, как мозг влияет на тело и чувства, совсем рядом раздался резкий стук, от которого я вздрогнул.
– Ты бы приглушал дверной молоток хотя бы на время ужина, – посоветовал я.
Откинувшись на спинку стула, Луис рассмеялся.
– А нет никакого молотка. Неделю назад ты так же вздрогнул и сказал то же самое, поэтому я снял молоток, и письма теперь просто бросают в щель. Но ты, значит, слышал стук?
– А ты нет? – спросил я.
– Конечно, слышал. Только это не почтальон. Это Тварь. Не знаю, что она собой представляет, и в том‐то весь интерес!
Ничто гипнотизер, убежденный в необъяснимой силе внушения, не презирает так сильно, как спиритизм. Устаревшее, дискредитированное представление о том, что духи могут влиять на нашу жизнь, противно такому специалисту не меньше, чем вера в пилюли и порошки. И обе эти доктрины дискредитированы по одной причине. Легко понять, как мозг одного человека может влиять на мозг другого – точно так же, как тело может воздействовать на тело. Идею о том, что сильный разум может подчинить себе слабый, принять не труднее, чем то, что сильный борец побеждает слабого. Однако верить в то, что духи могут стучать мебелью и влиять на развитие событий, не менее абсурдно, чем кормить пациента фосфором для укрепления мозга. Так я считал в то время.
Уверенный, что стучал почтальон, я встал и подошел к двери. Почтовый ящик был пуст, а когда я выглянул наружу, почтальон как раз поднимался по ступенькам. Я принял от него стопку писем и вернулся к столу.
Луис, отставив чашку, спросил:
– Ты когда‐нибудь пробовал столоверчение? Странная штука.
– Нет, да и лечить рак фиалками не пробовал.
– Пробовать надо все! Знаю, что ты убежден в этом не меньше моего. Живя за границей, ты чего только не перепробовал – поначалу с недоверием, потом с интересом, а в конце концов – с непоколебимой уверенностью. Ты ведь совсем не верил в гипноз, когда отправился в Париж.
Луис позвонил, чтобы убрали со стола, и мы стали прогуливаться по комнате, восхищаясь репродукцией Бартолоцци [35], которую Луис купил на уличном рынке, и молча минуя «Пердиту» [36], стоившую ему немалых денег. Наконец мы вернулись к столу. Это был тяжелый круглый стол красного дерева на толстой ножке, оканчивающейся когтями.
– Попробуй его сдвинуть, – предложил Луис.
Я взялся за край обеими руками и, приложив немалое усилие, едва смог стронуть стол с места.
– А теперь положи на него руки и попробуй его пошевелить, – велел Луис.
Стол не шевельнулся – мои пальцы тщетно скользили по поверхности. Несмотря на это, я все равно не желал заниматься столоверчением.
– Давай лучше поиграем в шахматы или крестики-нолики. Готов даже говорить о политике, лишь бы не вертеть столы. Пусть ни ты, ни я не собираемся его толкать, мы все равно невольно это сделаем.
Луис кивнул.
– Давай-ка на минутку положим руки на столешницу и будем толкать изо всех сил, справа налево.
Мы так и сделали. Во всяком случае, я толкал изо всех сил и видел, как побелели от напряжения ногти Луиса. Столик под нашими руками скрипнул, но не сдвинулся с места.
Раздался короткий властный стук – не у двери, а где‐то в комнате.
– Это Тварь, – заявил Луис.
Теперь, рассказывая об этом вам, я предполагаю, что так оно и было. Однако тем вечером я посчитал, что Луис просто дразнит меня, и хотел доказать абсурдность его идеи.
– На протяжении пяти лет с перерывами я изучаю самый что ни на есть спиритизм, – объяснил Луис. – Прежде я не говорил, потому что хотел показать тебе кое‐какие явления, которые не могу объяснить, но, кажется, теперь могу контролировать. Ты все увидишь и услышишь сам, а затем решишь, готов ли мне помогать.
– И чтобы мне было лучше видно, ты, конечно, предложишь выключить свет? – догадался я.
– Да. Сам поймешь почему.
– Я присутствую здесь в качестве скептика, – заметил я.
– Как пожелаешь, – откликнулся Луис и выключил свет.
Комната погрузилась во мрак, лишь в камине едва теплились угольки. Плотные шторы не пропускали свет с улицы, приглушая знакомые звуки городской жизни – шаги пешеходов и постукивание колес. Я стоял у стола со стороны двери, а Луис напротив – темный силуэт на фоне тусклого свечения камина.
– Положи расслабленные руки на стол и жди, – велел он.
Внутренне все еще протестуя, я стал ждать. Луис часто дышал, и я удивился, как можно прийти в такое возбуждение, всего лишь стоя в темноте над столом. Мои пальцы расслабленно лежали на столешнице, как вдруг я почувствовал легкую вибрацию – будто задрожала ручка закипающего чайника. Стол вибрировал все сильнее, пока это не стало напоминать рев автомобильного двигателя, а потом внезапно выскользнул из-под моих пальцев и завертелся.
– Держи руки на столешнице и двигайся вместе с ней, – велел Луис, и его силуэт на фоне камина тронулся с места.
На несколько мгновений воцарилось молчание. Мы довольно нелепо ходили по кругу – так сказать, в ногу со столом. Потом Луис проговорил дрожащим от возбуждения голосом:
– Ты здесь?
Ответа, естественно, не последовало. Он спросил вновь. Раздался стук, похожий на тот, что я принял за стук почтальона,
