Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
«Господин Сайлас Р. Хьюм, покончивший с собой на прошлой неделе в отеле “Бо Сит”, Мулен-сюр-Шалон, будет похоронен на родине, в Бостоне, штат Массачусетс. Дознание, проведенное в Швейцарии, показало, что он перерезал себе горло бритвой в припадке белой горячки, вызванной спиртным. В буфете его номера были обнаружены три дюжины пустых бутылок шотландского виски…»
Тут внезапно погас свет, и я остался в кромешной темноте, притом не один, а в обществе теперь известного мне лица.
Окаменев от страха, я почувствовал, как на голове шевелятся волосы, словно потревоженные дуновением ветра. Глаза привыкли к темноте, и я различал очертания мебели в слабом свете звездного неба за окном. Однако в комнате была не только мебель. У умывальника между окнами стоял человек в пижаме и перебирал предметы на полке над раковиной. Потом он в два шага достиг кровати, которая скрывалась в тени, и лоб мой покрылся испариной: несмотря на тень, я вполне явственно видел очертания головы на подушке и руку, тянущуюся к электрическому звонку на стене. Послышался отдаленный звон, и уже вскоре в коридоре зазвучали шаги, а следом – торопливый стук в дверь.
– Мсье, виски, ваш виски! – проговорил голос за дверью. – Прошу прощения, мсье, – принес, как только смог.
Обездвиженный ледяным страхом, я тщетно пытался произнести хоть слово. Стук и голос за дверью не умолкали. Наконец я просипел:
– Бога ради, входите, я с ним совсем один!
Повернулась ручка, и тут электрический свет залил комнату так же внезапно, как до этого погас. Я увидел выглядывающего из-за двери слугу, однако все мое внимание было приковано к изможденному землистому лицу человека, смотревшего на меня остановившимся взглядом со второй кровати. Его горло было разрезано от уха до уха; кровь пропитала нижний край подушки и струилась по покрывалу.
А потом чудовищное видение исчезло, и остался лишь сонный слуга за дверью. Впрочем, за его сонливостью читался ужас, и голос дрожал, когда он спросил:
– Вы звонили, мсье?
Нет, мсье не звонил, но той ночью постелил себе на диване в бильярдной.
Тварь в зале
На следующих страницах я привожу рассказ доктора Эштона о «Твари в зале», записанный под его диктовку настолько подробно, насколько мне позволила скорость письма, а затем отредактированный и прочитанный ему вслух. Это было в день его гибели, которая, скорее всего, произошла в течение часа после того, как я ушел. Любители читать о дознаниях и прочих подобных ужасах, возможно, помнят, что я давал показания перед жюри присяжных при коронере. Всего за неделю до этого доктор Эштон выступал медицинским экспертом на дознании в связи с гибелью его друга, Луиса Филдера, произошедшей при схожих обстоятельствах. Как специалист, он заявил, что его друг, судя по всему, покончил с собой в помутнении рассудка, и коронер вынес соответствующий вердикт. Однако обстоятельства гибели доктора Эштона оставляли простор для сомнений, хотя в конечном счете и был вынесен такой же вердикт.
Я засвидетельствовал, что незадолго до гибели доктора прочел ему приведенный ниже текст; что он внес несколько важных поправок касательно ряда мельчайших деталей; что он был полностью в себе и в заключение сказал следующее: «Я совершенно уверен, что нахожусь в здравом уме и все это произошло не в моем воображении, а в действительности. Если бы теперь мне вновь пришлось давать показания по поводу бедняги Луиса, я свидетельствовал бы иначе. Будьте добры, запишите мои слова в конце своего отчета – или в начале, если так будет уместнее».
Несколько слов я должен буду добавить в конце этого рассказа, а вначале необходимо дать некоторые пояснения.
Фрэнсис Эштон и Луис Филдер вместе учились в Кембридже, где между ними завязалась дружба, продолжавшаяся почти до самой смерти. Трудно найти двух столь непохожих людей. В то время как доктор Эштон к тридцати пяти годам пользовался неоспоримым авторитетом в своем предмете – функциях и заболеваниях мозга, – Луис Филдер, его ровесник, не достиг ничего определенного. Эштон, не обладая выдающимися способностями, достиг вершин профессионализма благодаря упорной и кропотливой работе. Филдер, блестящий ученик, блестящий студент и блестящий человек в целом, не трудился ни дня. Друзья замечали, что он вовсе не питает интереса к нудной работе по обследованию пациентов и поиску логических связей. Луис кипел любопытством, фонтанировал гипотезами и разбрасывался блестящими идеями, предоставляя им озарять труды других. И все же этих двоих объединял общий интерес: неутолимая страсть к неизвестному – пожалуй, одна из самых крепких связей, возможных между индивидуумами, образующими род человеческий. Оба до самого конца оставались совершенно бесстрашными. Доктор Эштон мог сидеть у постели больного бубонной чумой, наблюдая влияние болезни на умственные способности с тем же всепоглощающим любопытством, с каким Филдер на одной неделе изучал рентгеновские лучи, на другой – летательные аппараты, а на третьей – спиритизм.
В остальном история, я полагаю, говорит сама за себя – а может быть, и нет. Так или иначе, вот текст, который я прочел доктору Эштону, – последовательное изложение сведений, рассказанных им самим. Повествование, естественно, ведется от его лица.
Вернувшись из Парижа, где учился у Шарко, я открыл практику на дому. Гипноз вообще и в частности лечение с его помощью к тому времени были признаны даже в Лондоне, а поскольку я написал на эту тему несколько научных работ и обладал заграничными дипломами, от пациентов не было отбоя уже в первые недели после возвращения. Луис Филдер имел свои соображения насчет того, как мне устроиться в Лондоне (у него водились идеи по любым вопросам, и все как одна оригинальные). Он уговаривал меня поселиться не в цитадели докторов – на «Хлороформ-сквер», как он выражался, – а в Челси, где как раз сдавался дом по соседству с его собственным.
– Какая разница, где живет врач, если он исцеляет людей? – говорил Луис. – И ведь ты не веришь в старые методы – тогда к чему держаться за старые места? На Хлороформ-сквер царит дух безболезненной смерти, а ты будешь возвращать людей к жизни! К тому же у меня всегда полно идей, которые мы могли бы обсудить, но не поеду же я через пол-Лондона, чтобы заглянуть к тебе на минутку.
Когда пять лет провел за границей, бесценно знать, что в городе у тебя остался близкий друг, а тем более поселиться с ним по соседству. К тому же со времен Кембриджа я хорошо помнил, как Луис «заглядывает на минутку». После окончания занятий, ближе к ночи,
