Не бойся меня - Дарина Александровна Стрельченко
Ты прочтешь это. Ты не сможешь удержаться от того, чтобы не вскрыть конверт. И то, что ты прочтешь это письмо, будет в некотором роде ответом, самым красноречивым ответом и подтверждением моей власти над тобой, моего контроля над твоей жизнью.
Я жду нашей встречи. Я жду, когда игра станет реальностью. Но это случится, только когда я захочу, а пока наслаждайся на расстоянии, Са-ша. И позволь мне небольшую вольность в подписи.
Твой всюду присутствующий.
Моя черная мышка, моя непокорная Саша. О, как я жду нашей встречи.
Калька морщится, хрустит и рвется под пальцами. Упирается и выскальзывает, совсем как ты.
Глава 7
С отцом в питер
– Сашка. Сашок…
Она и не помнила такого растерянного голоса у папы.
– Что случилось? Ты же знаешь, ты можешь сказать мне. Если надо, я не скажу ни маме, никому. Саш?
Она посмотрела на папу. Его лицо расплывалось из-за слез. Все вокруг расплывалось и подрагивало, словно земля тряслась – или что-то непрестанно вздрагивало внутри. Саша протянула руку, чтобы найти опору; папа вложил в руку что-то; салфетку. Саша прижала салфетку к лицу.
Папа обнял ее, и, когда его рука легла на плечи, когда Саша уткнулась лицом ему в грудь, что-то яростно забушевало внутри, она попыталась вывернуться, мысленно крикнула: «Это же папа!» – и все равно не смогла перебороть себя и вырвалась из его объятий.
– Пусти! Пусти меня! Я…
Ком в горле, страх, трясущиеся руки, невозможность собрать слова, себя, хоть что-нибудь из осколков. Все-таки рассыпалась.
– Мне пришло сообщение еще в Москве…
Слезы. Какая-то бесконечность слез, нескончаемые потоки, выворачивает наизнанку, страшно, страшно, страшно, папа не может оказаться им, нет, нет, нет, конечно, но как тогда он мог узнать адрес, найти квартиру, сунуть письмо в ящик!
– Папа, он преследует меня! Он положил письмо в ящик!
Листок выскальзывает из рук, белеет, как дыра в иную реальность, Сашу затягивает туда, страшно, больно, темно, темно, темно… Она сидит на полу кухни, папа сидит рядом, не касаясь ее; он, кажется, напуган не меньше. Даже папа, даже папа испуган, кто тогда вообще может защитить ее? Папа ничего не понимает. Он что-то спрашивает. Нужно что-то ответить, как-то объяснить ему, хотя бы попытаться.
– Он меня преследует. Он отправляет мне письма. Он знает, где я живу, что я делаю.
Невыносимо.
– Он следит за мной!
Голос срывается на визг, глаза жжет, руки по-прежнему трясутся, Саше хочется затоптать письмо. Папа тянется к кальке, Саша с криком бросается вперед, хватает ее, рвет на мелкие куски, разбрасывает по кухне. Обрывки пристают к мокрым пальцам, челка липнет ко лбу. Саша пытается убрать ее, задыхается, клочки кальки прилипают на щеки. Она видит свое отражение в дверце духовки: черные растрепанные волосы, белые кусочки на красном лице. Сашу тошнит. Это как его печати, его клейма, его пальцы. Сашу страшно тошнит.
– Я боялась сказать. Я думала, что показалось. Что я спряталась. Я думала, это все прекратится. Но он добрался сюда… Я больше не могу притворяться, что ничего нет, не могу, не могу!
Она захлебывается, слезы заканчиваются, глаза жжет, щеки саднит, руки не слушаются. Папа снова пытается приобнять ее, Саша вырывается с криком.
– Я… ты не представляешь, что он писал… Папа, я боюсь. Я боюсь!
Длинные слова даются с трудом. Глотать больно. Говорить страшно. Дышать приходится через силу, Саша почти задыхается, нос заложен, и ей кажется, что кто-то держит ее, не давая встать.
– Он такие мерзкие вещи… косы… Папа, это я виновата, что зарегалась там… Но я не нарочно! Я не знаю, что делать!
Какие-то отчаянные детские оправдания. Вспоминать детали мучительно, да и не нужно. Они всплывают в памяти сами. Они постоянно на поверхности – с самого первого голосового сообщения.
– Я ходила в полицию в Москве. Я написала заявление. Мне сказали, это, возможно, серийный… маньяк… которого… ищут…
Сводит живот, из прокушенной губы сочится кровь. Сашу трясет. Папа заставляет ее проглотить какую-то таблетку, Саша замечает сквозь слезы, что папа сам белый и какой-то неживой, с перекошенным лицом.
Это не может быть он. Это не может быть он!
– Это же не ты, папа?! Не ты? Папа, я боюсь, я боюсь, я боюсь!
* * *
Вечер. Комната родителей. Веки жжет, слезы выплаканы, внутри сухая пустота, во рту горечь. Укол успокоительного. Мама, обнимающая за плечи. Папа на стуле напротив дивана. Задернутые шторы, закрытая щеколда. Слова, проникающие как сквозь вату. Щекотка где-то внутри.
Са-ша.
Саша вскрикивает и вскакивает, мама удерживает ее, Саша падает обратно на кровать, обмякает и снова плачет, хотя кажется, слез уже точно нет. Но, может быть, это не слезы – это страх последних месяцев выходит всхлипами, кашлем, криком; Саша обхватывает себя руками, царапает ногтями предплечья. Мама тоже дает ей какие-то таблетки, сладкий чай, воду. Папа просит показать письма. Саша врет, что все удалила. Она сказала так много страшной правды сегодня, что показать еще и письма нет сил. Кроме того, она и правда их удалила. Удаляла сразу же, как получала. Но потом…
Ей не хочется думать о том, что было потом. Сквозь слезы проступают расчетливые вопросы. Мир по-прежнему расплывается: темная кайма страха, обуглившаяся посеревшая картина – и бронзовые и алые языки пламени по краям. Как буквы в той комнате. Как обруч в цирке. Прыгай, Са-ша. Прыгай ко мне. Прыгай сквозь это обжигающее сияние в свои страхи… туда, куда тебе на самом деле так хочется заглянуть, да?
Саша встряхивает головой. Саша отгоняет видение. Она вслушивается в слова папы:
– Едешь со мной в Питер. Завтра же утром. У меня вахта на месяц. Будешь либо в гостинице, либо со мной. По крайней мере, не здесь.
Саша кивает. И проваливается в черноту.
* * *
Понадобилось чуть меньше часа, чтобы купить билеты. У папы уже был свой, оплаченный компанией, на послезавтра; но он сказал, что они поедут сегодня, и точка. И Саша, и мама согласились. Саша не совсем поняла разговор родителей – почему мама должна или не должна ехать тоже. Голову словно набили опилками и ватой, от долгих слез казалось, что она вообще перестала соображать и воспринимать слова. Но в итоге выяснилось, что мама не едет, а Саша должна собраться и решить
