Эти странные Рэдли - Мэтт Хейг
Поддерживайте хорошее настроение. Доказано, что именно стресс часто провоцирует проблемы с кожей, на которые жалуются трезвенники. Старайтесь мыслить здраво. Помните: как бы сильно ни чесалась или воспалялась кожа – вы все равно делаете правильный выбор.
«Книга Трезвенника» (издание второе), с. 117–118
Солнце скрывается за облаками
Инцидент с отцом Евы так выбил Роуэна из колеи, что он не может находиться в доме.
Сколько ему осталось?
Сколько у него времени, чтобы набраться какого-то невероятного мужества и признаться Еве в своих чувствах?
Как скоро она узнает, что он монстр?
Он бредет еле живой по главной улице под лучами солнца, выглядывающего из-за облаков, – яркими и невыносимыми, как правда. Кожа зудит, ноги начинают подкашиваться. Он думает, что недостаточно намазался солнцезащитным кремом и что надо поворачивать домой, но вместо этого направляется к затененной скамейке у военного мемориала. Он читает надпись: СЛАВА ПОГИБШИМ. Что происходит, гадает он, когда вампир умирает? Найдется ли на том свете место для кровопийц возле героев войны? Он уже собирается уходить, как вдруг слышит за спиной самый любимый в мире голос.
– Роуэн?
Он оборачивается и видит Еву, выходящую из-под навеса автобусной остановки, где пряталась все это время.
Она смотрит на него, и ему становится неуютно, впрочем, как и каждый раз, когда он попадает в ее поле зрения. Несовершенство в лучах совершенства.
Она садится рядом. Какое-то время они оба молчат, и Роуэн всерьез беспокоится, не слышит ли она, как колотится его сердце.
– Извини, – наконец говорит она. – В смысле, за моего отца. Он просто… – она умолкает. Ясно, что она пытается справиться с каким-то чувством. Потом продолжает: – Моя мама пропала несколько лет назад. Мы поэтому и переехали сюда. Она исчезла, и все. Мы не знаем, что с ней случилось. И не знаем, жива она или нет.
– Я не знал. Очень сочувствую.
– Да я не особо кому рассказываю, если честно.
– Потому что это тяжело, – говорит Роуэн.
– Поэтому папа стал вот таким. Он так и не смог с этим справиться. Мы с ним просто по-разному все переживаем. Он истерит, а я стебусь над всем подряд. И встречаюсь с придурками.
Она рассматривает Роуэна и вдруг думает, что зря воспринимала его только как скромного тихоню – братца Клары. Оказывается, сидеть и просто болтать с ним очень даже приятно. Как будто в ней что-то просыпается. Как будто она впервые за все эти годы стала сама собой.
– Слушай, Роуэн, если ты хочешь мне что-то сказать или о чем-то спросить – говори смело. Мне нормально.
Она хочет услышать то, что уже знает и так – и от Клары, и от него самого, потому что, засыпая на уроках, он бормочет сквозь сон ее имя.
Солнце скрывается за облаками.
Тень сгущается.
Наступает момент, о котором Роуэн мечтал с тех пор, как впервые услышал смех Евы, когда она первый раз зашла в школьный автобус и подсела к Кларе.
– Дело в том, что… – у него пересыхает горло. Он вспоминает Уилла, как легко тому быть самим собой, и Роуэну смертельно хочется на пять ближайших минут превратиться в своего дядю, чтобы хотя бы закончить предложение. – Я… Мне кажется, ты… Я хочу, сказать, что я… что ты не похожа на всех остальных девушек… тебе не важно, что о тебе думают, а я… Ну… когда я не рядом с тобой, а это практически всегда, то постоянно думаю о тебе, и…
Она смотрит куда-то в сторону. Она тоже считает меня уродом. А потом он видит и слышит то, что она уже увидела и услышала.
Тачку его соседей.
Она останавливается напротив их скамейки, вся такая сияющая и мощная, как ружье. Марк Фелт открывает окно.
– Господи, – бормочет Ева.
– Что?
– Ничего. Просто…
Марк с подозрением сморит на Роуэна потом обращается к Еве:
– Тоби сказал, что твой отец пытается меня нагреть. Так передай ему, что я с завтрашнего дня начну показывать квартиру другим людям, если он немедленно не заплатит. Полностью. Все семьсот.
Ева краснеет, хотя Роуэн даже не представляет, о чем речь.
– Ладно, – отвечает она. – Передам.
Потом Марк смотрит на Роуэна:
– Как у сестры дела?
– Все… нормально.
Марк какое-то время ест его глазами, словно пытается что-то вычислить. Потом окно закрывается, и он уезжает.
Ева смотрит вниз, на траву.
– Он сдает нам квартиру.
– О…
– А у нас нет денег на оплату. Когда мы только переехали сюда, папа не работал. Он даже не пытался.
– Я понял.
Ева смотрит в землю и продолжает:
– У нас накопились долги еще с Манчестера. Знаешь, раньше он за всем следил вместе с мамой. У него была хорошая работа. В полиции. В уголовном розыске. Он был полицейским, понимаешь, на хорошей должности.
– Правда? – спрашивает Роуэн, почему-то растревожившись. – А что случилось?
– Когда мама исчезла, у него был нервный срыв. Совсем с ума сошел. Выдвигал какие-то совершенно бредовые теории. Короче, его коллеги написали заявление, что он не в себе, и его упекли в дурку на два месяца, а я жила у бабушки. Правда, она уже умерла. А потом он вернулся, и все совершенно изменилось. Он пил, сидел на таблетках, потерял работу, бог знает чем занимался, – она шмыгает носом, делает паузу. – Зря я тебе рассказываю. Обычно я все это при себе держу.
Роуэн понимает, что готов на что угодно, лишь бы стереть эту печаль с ее лица.
– Все в порядке, – говорит он. – Может, иногда нужно просто выговориться.
Хотя, похоже, она так и делает – просто выплескивает все, что накопилось, как будто его и нет рядом.
– Мы больше не могли платить за дом в Манчестере, и это, конечно, полная жопа, потому что я думала, что если мы останемся там, то мама в случае чего будет знать, где нас найти.
Ева явно злится.
– Логично.
– Но мы ведь не остались жить где-то поблизости. Папе приспичило переехать сюда. В крошечный бабушатник. И даже он нам не по карману. И похоже, что нам снова придется переезжать, если он не найдет выход из этой ситуации. А я не хочу, потому что мы только-только обустроились, и с каждым новым переездом прошлое отодвигается. Как будто мы все дальше и дальше от мамы.
Она встряхивает головой, будто удивляясь сама себе:
– Прости. Я не собиралась на тебя все это вываливать, – она смотрит на время в телефоне. –
