Колодец желаний - Эдвард Фредерик Бенсон
Перед ужином у нас было время обойти эту идеальную обитель и переговорить с экономкой, женщиной спокойной, явно знавшей свое дело, но несколько надменной с незнакомцами и чужеземцами (в Корнуолле к последним причисляют англичан). Впрочем, вышеназванная черта характерна для всех уроженцев Корнуолла. Зато во время трапезы мы поняли, что не ошиблись насчет умений экономки. Вечер был жаркий и безветренный, и мы, насытившись, вынесли кресла на террасу – ту, что шла по фасаду.
– Никогда еще нам не попадался такой чудесный дом, – заметил Филип. – И почему это раньше мы знать не знали про Полвити?
– Потому что про эту деревню, хвала небесам, вообще никто знать не знает, – отвечал я.
– Короче, отныне я – полвитянин. Во всяком случае, по духу. Но какова миссис… миссис Кридл! Вселила-таки в меня чувство, что полвитянином я не являюсь!
Филип был врачом, специализировался на малоизученных нервных болезнях; профессия сделала его почти сверхъестественно чутким к чужим ощущениям, но в то же время о своих ощущениях заставляла говорить весьма туманно. Загадочное высказывание Филипа заинтриговало меня; я разделял его чувства, но не мог их проанализировать.
– Опиши симптомы, – сказал я.
– Изволь. Когда миссис Кридл заговорила с нами, выразила надежду, что нам здесь будет удобно, заверила, что расстарается для нас, – это были общие фразы, пусть даже она имела в виду то, что выразила словами. Слова не от сердца шли, вот в чем дело. Впрочем, едва ли стоит докапываться до сути.
– В смысле ты уже докопался?
– Нет; в смысле я предпринял тщетную попытку. Миссис Кридл ясно дала мне понять, что ей известно нечто неизвестное нам; что она пребывает на уровне, который мы и представить себе не можем. Я постоянно сталкиваюсь с такими людьми; они – не редкость. Не скажу, что в них есть чертовщинка или что они хоть как-то связаны со сверхъестественным. Просто они стоят особняком, и понять их не легче, чем собаку или кошку. Миссис Кридл тоже сочла бы нас с тобой странными и чуждыми, если бы занялась анализом своих ощущений. Но как женщина здравомыслящая она едва ли испытывает к нам хоть толику интереса. Она здесь затем, чтобы печь пироги и варить супы, мы – затем, чтобы поглощать первые и по достоинству оценивать вторые.
Мы вроде бы закрыли тему; мы продолжали сидеть в сумерках, которые быстро превращались в ночной мрак. Сидели мы спинами к распахнутой двери, в холле горела лампа, и на террасе лежал прямоугольник света. Кругом роились ночные мотыльки; невидимые, они заявляли о своем существовании, стоило им впорхнуть в этот прямоугольник, но через мгновение их снова растворяла тьма. Вот только что мотылек, трепетное, полное жизни создание, был здесь – и вот его нет. Необъяснимый факт, если не знать по опыту, что материальные объекты становятся видимыми лишь при свете определенного сорта и определенной мощности.
Так рассуждал я, а Филипу, наверное, думалось о том же, ибо он вдруг заговорил, причем продолжил мою смутную мысль.
– Взгляни на этого мотылька, – сказал Филип. – На твоих глазах он исчезнет подобно призраку – да ведь подобно призраку он и возник. Видимым его сделал свет. А есть и другие категории света; есть внутренний свет, свет души, и он-то выявляет сущности, которые теснятся во тьме людской слепоты.
Едва раздался голос Филипа, как мне послышался телефонный звонок. Был он очень тихий, я даже не мог бы сказать с уверенностью, что действительно его уловил: этакая дробная, рассыпчатая трель – и снова тишина.
– Не знаешь, Филип, есть в доме телефон? Я что-то не заметил.
– Есть. Он у двери, которая ведет в заднюю часть сада. Тебе нужно позвонить?
– Не нужно. Просто я как будто бы слышал телефонный звонок. А ты разве не слышал?
Филип покачал головой, затем улыбнулся и сказал:
– Вот что это был за звон.
Действительно, звякнуло стекло (звуки очень напоминали трель телефонного звонка), и из столовой на террасу вышла горничная. В руках она держала поднос с сифоном и графином, и мой рациональный ум вполне удовлетворился этим весьма правдоподобным объяснением. Однако некий упрямец, крошечный обитатель моего подсознания, удовлетвориться не пожелал, все нашептывал: дескать, почудившийся тебе звук сродни этим вот мотылькам, что выпархивают из тьмы и во тьму возвращаются…
Окна моей спальни глядели на теннисный корт; вскоре я отправился отдыхать. Взошла луна, корт был залит светом и лишь по дальнему краю четко отграничен темной тенью, за которой угадывались липы. Где-то среди холмов охотилась сова; я уловил приглушенное «угу!», а в следующую секунду ее силуэт, белый в лунном свете, перечеркнул прямоугольник теннисного корта. Ни один из звуков столь исчерпывающе не характеризует сельскую местность, как уханье совы; вдобавок лично я неизменно слышу в нем некий сигнал. Впрочем, на это конкретное «угу!» никакой видимой реакции не последовало, а скоро я, утомленный долгим путешествием по жаре и убаюканный глубоким покоем этого дома, уже спал. Однако в ту ночь я то и дело просыпался – не то чтобы окончательно, да и ненадолго. Мое полусонное сознание просто напоминало мне, где я нахожусь. Но вот что странно: всякий раз мне чудилась тихая трель телефонного звонка и казалось, что она-то меня и разбудила. Звонок не повторялся, я засыпал опять, и опять, со смутной тревогой, уже готовый к звонку, вздрагивал, и опять не было повтора.
Дневной свет рассеял ночные галлюцинации, но, хоть я и проспал немало часов (пробуждения были кратки и неполны), в теле чувствовалась усталость, даже вялость. Я словно дал отдых организму на физическом уровне, но некая часть меня провела ночь в напряжении и тревоге. Впрочем, я все списал на игру воображения, а к вечеру и совсем позабыл об этом необъяснимом дискомфорте. Почти сразу после завтрака мы с Филипом отправились на пляж, и короткая прогулка вдоль галечной полосы привела нас на песчаный мыс в обрамлении скал; мыс этот далеко вдавался в море. Даже самый привередливый из адептов морского купания не вообразил бы себе места, лучше подходящего для сей процедуры: на горячем песке можно было загорать, со скал можно было нырять, вода изумляла прозрачностью, небо – безоблачностью – словом, полное, абсолютное совершенство, без единого дефекта. Мы провели на пляже все утро, плавали, нежились на солнце; после обеда нас ждал тенистый
