Ужас в ночи - Эдвард Фредерик Бенсон
Дарси повернулся к другу.
– Но что делает счастливыми птиц и животных? Пища да совокупление.
Фрэнк негромко рассмеялся.
– Не думай, что я сделался сластолюбцем, – я избежал этой ошибки. Сластолюбец несет свои несчастья с собой и опутан сетью, которая неизбежно его погубит. Может быть, я безумен, но не настолько глуп, чтобы попасться на эту удочку. Нет. Что заставляет щенка играть с собственным хвостом, кошку в экстазе бродить по ночам? – Он перевел дыхание. – Я обратился к Природе. Осел здесь, в Нью-Форесте, и стал наблюдать. Здесь появилась первая трудность – сидеть спокойно и не скучать, ждать без нетерпения, наблюдать со вниманием, когда долгое время ничего не происходит. На первых порах перемены шли медленно.
– «Когда ничего не происходит»? – с некоторым раздражением переспросил Дарси, который, как и полагается англичанину, всякую новую идею считал чепухой. – А что, собственно, должно произойти?
Прежний Фрэнк был добрейшим, однако вспыльчивейшим из смертных. Его гнев разгорался всепоглощающим пламенем почти без повода и стихал лишь в приступе столь же импульсивной доброты. Едва произнеся свой необдуманный вопрос, Дарси уже готов был извиниться, когда Фрэнк искренне и добродушно рассмеялся.
– О, как я возмутился бы несколько лет назад!.. Слава богу, что от возмущения я тоже избавился. Мне, конечно, хочется, чтобы ты поверил – и обязательно поверишь! – однако твое недоверие меня ничуть не задевает.
– Ах, в одиночестве ты совсем утратил человеческие черты! – посетовал Дарси, все еще верный духу нации.
– Напротив, приобрел их, – возразил Фрэнк. – Во всяком случае, я стал меньше напоминать обезьяну и больше – человека.
Итак, – помолчав, продолжил он, – моей первой задачей стал намеренный и целенаправленный поиск радости, а методом – внимательное созерцание Природы. Признаюсь, я руководствовался исключительно эгоистическими мотивами, однако, мне кажется, это лучшее, что человек может сделать для своих собратьев: ведь счастье заразно, как оспа. И вот я сидел и ждал, наблюдал за счастливыми существами и всеми силами избегал несчастливых зрелищ. Постепенно счастье этого блаженного мира стало тонкой струйкой проникать в мою душу. Струйка ширилась, а теперь, милый мой, если бы я только мог на мгновение направить на тебя хоть половину бурного потока радости, омывающего меня с утра до ночи, ты бросил бы свет, искусство и все остальное ради того, чтобы просто существовать. Когда человеческое тело умирает, оно превращается в цветы и деревья. То же самое я пытаюсь проделать с моей душой при жизни.
Слуга принес в беседку столик со спиртным и содовой водой и зажег лампу. Говоря, Фрэнк наклонился ближе к Дарси, и тот мог бы поклясться, несмотря на все свое практическое здравомыслие, что лицо друга светится изнутри. Темно-карие глаза сияли, светлая, по-детски непринужденная улыбка преображала лицо. Внезапно Дарси ощутил радостное возбуждение.
– Продолжай, продолжай! – воскликнул он. – Я чувствую, что ты говоришь совершенную правду. Думаю, ты безумен, да какая разница.
Фрэнк снова рассмеялся.
– Безумен? Конечно, можно и так сказать, только я предпочитаю говорить, что обрел здравомыслие. Впрочем, не имеет ни малейшего значения, как мы называем то или иное явление: Господь не навешивает ярлыков на свои дары, а просто вручает их нам – точно так же, как поместил в райский сад животных, чтобы Адам, если пожелает, мог дать им имена.
Итак, постоянно наблюдая и изучая счастливое, я научился испытывать радость и счастье. Однако, обратившись за этим к Природе, я совершенно случайно обрел то, чего и не думал искать. Объяснить трудно, но я постараюсь.
Года три назад я сидел в месте, которое покажу тебе завтра. Оно находится ниже по течению, полно зелени, света и тени, а река течет там сквозь группки камышей. Я сидел, ничего не делая, лишь наблюдая и слушая, когда до меня отчетливо донесся звук похожего на флейту инструмента, играющего нескончаемую причудливую мелодию. Сперва я подумал, что кто‐нибудь из деревенских дудит на дороге, и не вслушивался, однако вскоре до моего сознания дошла прихотливость и неописуемая красота мелодии. Не повторяясь и не заканчиваясь, она фраза за фразой двигалась к неизбежной кульминации, достигнув которой продолжала движение к следующей и следующей. Когда я понял, откуда она звучит, то ахнул от неожиданности. Мелодию производили камыши, небеса, деревья – она текла отовсюду и была звуком жизни. Греки сказали бы, что это Пан играет на своей флейте. Словом, дорогой мой Дарси, я услышал голос Природы, мелодию жизни, мелодию мира.
Дарси был слишком заинтригован, чтобы перебивать друга, хотя на языке у него вертелся вопрос. Тем не менее он промолчал, и Фрэнк продолжил:
– На мгновение меня охватил ужас бессилия, как бывает в ночном кошмаре. Заткнув уши, я бросился прочь оттуда и заперся дома, задыхаясь и дрожа от страха. Стремясь исключительно к радости, я, сам того не подозревая, соприкоснулся с Природой, из которой эту радость черпал. Природа, сила, Господь – называй как хочешь – развернули у меня перед глазами тончайшую паутину сущего. Когда страх отпустил, я понял это и смиренно вернулся туда, где слышал флейту Пана. Однако услышать ее вновь мне довелось лишь через полгода.
– Почему? – спросил Дарси.
– Конечно, потому, что я воспротивился, взбунтовался, а хуже того, испугался. Ничто, по моему убеждению, не причиняет больше вреда телу и душе, чем страх. Понимаешь, я боялся того единственного в мире, что существовало по-настоящему. Неудивительно, что оно скрылось от меня.
– А через полгода?
– Через полгода, одним благословенным утром, я услышал пение флейты вновь и больше не боялся. С тех пор оно звучит все громче, я слышу его чаще и могу войти в такую связь с Природой, что флейта зазвучит почти наверняка. Мелодия никогда не повторяется – всегда новая, богаче и совершеннее прежней.
– Что значит «войти в связь с Природой»? – спросил Дарси.
– Не могу объяснить. Если перевести это на язык тела, выглядит так. – Фрэнк на мгновение выпрямился, а затем медленно осел, раскинув руки и свесив голову на грудь. – Никакого напряжения, спокойная открытость и восприимчивость – вот в каком состоянии должна быть душа. – Он снова выпрямился. – Еще одно, и больше не буду тебя утомлять. Я
