Ужасы войны - Тим Каррэн
- ТЫ НЕ УЧИШЬ МЕНЯ, КАК УПРАВЛЯТЬ МОЕЙ ЧEРТОВОЙ, МАТЬ ЕE, КОМАНДОЙ! - Шлеп!-Шлеп!-Шлеп! - Я ЗДЕСЬ БОГ! Я ШЕЙХ ЭТИХ ПЫЛАЮЩИХ, ЧEРТОВЫХ ПЕСКОВ! - Шлеп!-Шлеп!-Шлеп! - ТАК ЧТО ЗАКРОЙ СВОЮ ССАНУЮ, ЧEРТОВУ ПАСТЬ, ТЫ ДРЯННОЙ, СЛАБАК, АУТИСТСКИЙ ГОВНЮК! - Шлеп!-Шлеп!-Шлеп! - ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ? МЫ НА ОДНОЙ ВОЛНЕ, ТЫ, МАЛЕНЬКИЙ ЖОПОЛИЗ?
К этому моменту Гетто открыто рыдает, всхлипывает, как отшлепанный ребенок, бормоча "бу-ху". Закрывает лицо руками и дрожит. Его оттаскивают от Пшеницы, а он отмахивается.
- Чувак, свяжись по этой чертовой рации и скажи этим придуркам, что мне нужна эвакуация прямо сейчас, - Пшеница поворачивает злобный взгляд на Гетто, что лежит в песке, затем на Простака. - Ты подними этот мешок дерьма на ноги и заставь его идти. Хоть за яйца его тяни, хоть большим пальцем в заднице заводи, но я хочу, чтобы он двигался с оружием в руках.
Простак поднимает Гетто, но тот едва стоит.
- Все нормально, брат. Все круто, - говорит Простак, но это все равно что говорить с куском дерева.
Гетто, которого они знали, любили и сражались бок о бок, больше нет. Его методично уничтожили. По его позе видно, что он теперь большая кукла, которую надо вести за руку. Ему приходится опираться на Простака несколько мгновений. Все рады темноте, потому что никто не хочет видеть лицо Гетто. Не то, что там есть - красные щеки, кровавый нос, следы шлепков, - а то, чего нет - дурацкой ухмылки, озорных глаз, всех мелочей, что составляли его душу. Смерть Говнюка все это отняла, а Пшеница добил остатки.
Пшеница старается сохранить свое достоинство, не разрушая сплоченность отряда больше, чем уже сделал. Он не хочет, чтобы они догадались об окончательной, уродливой правде: он до смерти напуган. Что он обмочился, когда эта невидимая тварь забрала жизнь Говнюка. Он хочет, чтобы они верили, что он все тот же злобный, размахивающий флагом, пустоголовый убийца с мозгами в заднице. Пентагон нажимает кнопку "А" - он выдвигается, кнопку "B" - он убивает. Он не может дать им понять, что так напуган, что сжимает ягодицы, чтобы не наложить в штаны.
- Не стоило этого делать, - говорит Простак. - Он просто выпускал пар. Ты набросился на своего.
Пшеница выглядит так, будто сейчас либо сорвется на Простака, либо устроит ему старомодную арканзасскую трепку, но он не кричит и не поднимает руку.
- Сохрани свои сопливые, детские слезки для кого-то другого, если не хочешь того же.
- Ты меня не тронешь. Ты никого в этом взводе не тронешь, - в руке Простака появляется боевой нож, лунный свет блестит на лезвии. - Если только не хочешь шесть дюймов стали в шею.
- У тебя кишка тонка, малыш, - Пшеница ухмыляется, как сама смерть. Это знакомая ему территория. - И не хвастайся, какой ты крутой был в гетто, скольких гангстеров завалил или как тяжело тебе было, пока ты сутенерил свою мамашу. Это не уличные разборки. Это бой мужчина против мужчины, а не грабеж старушек и нытье про злого белого человека.
- Я тебя, блядь, зарежу! - шипит Простак сквозь зубы.
- Тогда режь, - скалится Пшеница, стиснув зубы, пыхтя паром. Его нож уже в руке - вытащил так быстро, что никто не заметил. - Потому что если не зарежешь, я вспорю тебя от твоих девчачьих яиц до глотки.
- Прекратите, - говорит Чувак.
Все теперь обеспокоены. У Простака вспыльчивый нрав, когда его разозлить, но Пшеница - мастер ножа. Он резал и колол врагов еще до рождения Простака. Он убийца. И он знает, что может быстро прикончить Простака двумя точными ударами.
Что могло из этого выйти, неизвестно, потому что Чувак уже на связи:
- Это Чарли-Дельта-Шесть! Запрашиваю немедленную эвакуацию!
Многодиапазонная рация в его руке визжит и трещит. Статические помехи и пронзительный шум ползут по спинам, как черная вдова, что лезет к горлу. А затем взрыв визга - крик смерти Говнюка эхом разносится в ночи.
* * *
После этого Чувак отказывается трогать рацию. Она лежит в песке, куда он ее бросил. Никто не говорит. Никто не дышит. Звук смерти Говнюка бесконечно крутится в их головах.
Наконец Бешеная Восьмерка поднимает свой пулемет SAW к небу и кричит:
- О, сладкий Иисус, мерзость выползла из подвала ада! Покажи мне свою святую мощь, чтобы мы могли ее уничтожить!
Это даже не вызывает реакции у Пшеницы. Нет, он смотрит в ночь, пытаясь заставить шестеренки своего разума снова крутиться, потому что они заржавели и заклинивают, как старые болты. Это его парни. Его придурки. Его головорезы и убийцы. Ему нужно их поднять, разогнать до красной линии, вытащить из этой зоны смерти, пока от них не останутся только ботинки и кости.
Мы справимся с этим, - убеждает он себя. - На базе, с горячим кофе и вкусной едой, мы будем покачивать головами, вспоминая эту ночь.
- Так все и будет, - бормочет он тихо.
- Слушай, - говорит Простак. - Оно возвращается.
Пшеница чувствует, как его охватывает ледяная дрожь.
- О чем, черт подери, ты бормочешь? - громко и резко бросает он, переполненный едкой смесью сладкого уксуса и кислой ярости, как и ожидают его ребята. Он сжимает М4 за рукоять, глаза рыщут в поисках врагов. Подходит к стене, изъеденной осколками, и быстро выглядывает наружу. - Там пусто, маменькин сынок.
Все взгляды устремлены на тощие фигуры Пшеницы и Простака. Все, кроме Гетто, что замер неподвижно, мертвый от шеи и выше, словно зомби в тростниковом поле, его глаза устремлены в бесконечную ночь, на что-то, чего не видит никто другой.
- Ты не слушаешь, сержант. Буря. Она возвращается за добавкой.
Теперь все настороженно прислушиваются, уши как у кроликов, а мысли притуплены. Да. Вот оно: призрачный, тоскливый вой бури, песчаного демона, что крадется к периметру, втягивая пыль и песок в свои легкие для оглушительного, визжащего удара, который ослепит их, сдерет кожу, заклинит оружие и прибавит десять безжалостных фунтов к их снаряжению. Но страшит их не песчаная буря, а то, что таится в ее недрах.
- Она идет, точно, - говорит Чувак. - И когда она уйдет, нас станет меньше.
- Закрой пасть, - говорит Пшеница. - Мы уходим отсюда. Бешеный? На острие. Простак, пусть Гетто сам идет. Всем зарядить и быть готовыми открыть огонь.
- И куда мы идем?
